– На таких, как он, вообще молиться надо, – сказала Зоя сурово. – Дай-ка мне телефон, я Стасу звякну, пусть сюда едет. Будет лучше, если вы напишете объяснительную под моим чутким руководством, знаю я вас!
– Фи, что за солдафонские выражения. – Анциферов улыбнулся и погладил Зою по острой коленке.
– Серьезно. Вы возьмете бутылку и вместо покаянной бумаги накатаете программное заявление типа «Я этих гадов давил и давить буду!».
– Пока есть кардиографы в приемном отделении, – робко заметила Люба и отодвинула тарелку. – Спасибо, Зоечка, за ужин.
Зоя захлопотала, уговаривая ее остаться, а Ваня тем временем звонил Стасу, чтобы бросал все и ехал к начальнице.
Люба боялась встречи с Грабовским, а потом вдруг подумала – ничего, последний раз можно! Да, она будет тосковать по Стасу, но ничего страшного, если сейчас она просто посмотрит на него…
И Люба покорно опустилась на табуретку, активно принявшись занимать Зою с Ваней легким трепом о жизни сценаристов, пока ждали Грабовского. Сердце ее сжималось в такт каждой прошедшей минуте: вот он спустился в метро, вот стоит на проспекте Энгельса, ожидая красно-белую коробочку трамвая…
Звонок в дверь раздался в точном соответствии с ее расчетами. В ответ на него у Любы наступила такая слабость в ногах, что она поняла – ни за что не сможет выйти в прихожую встретить Стаса. Бросив на нее укоризненно-заговорщицкий взгляд, открыла Зоя.
– Господи, тебя что, посадили уже? – раздался из коридора ее изумленный возглас.
– А, это! – Люба услышала, как Стас смеется, и невольно улыбнулась сама. – Маленькое недоразумение, Зоя Ивановна. Меня сосед по общаге машинкой стриг. А потом хотел подровнять, да забыл, что насадку уже снял. Провел над ухом разик, и все! Панки в городе! Пришлось добривать.
– Тебе идет!
Стас вошел в кухню. С обритой головой он напоминал первоклассника, и Любе показалось, что он совсем по-детски смутился, увидев ее. Или она выдает желаемое за действительное? Вдруг она почувствовала, как Зоина рука властно провела по ее собственному ежику.
– Такое впечатление, что у меня дома заседает партячейка скинхедов. Сговорились вы, что ли?
Люба вспомнила, как выглядит ее голова, и похолодела. Теперь Стас запомнит ее с дурацкой экстремальной стрижкой и нечеловеческим цветом волос. Боже, что он о ней подумает? Зачем только она решила досадить Максимову? Знала же, ничего хорошего не может получиться, если делаешь что-нибудь назло.
– Ты поужинаешь, герой? – невозмутимо продолжала Зоя. – Съешь котлетку, пока горячая.
Стас смущенно отказался. Он мялся в дверях, не решаясь сесть на единственное свободное место рядом с Любой.
– Я так волнуюсь, что совсем нет аппетита.
– Герой, съешь бутерброд с икрой! Видишь, даже стихами заговорила. Да что тут волноваться! – Не обратив внимания на отказ, Зоя наполнила тарелку. – Лучше бы он вас поубивал, что ли? Это мы еще на администрацию представление напишем, что закупают в приемное кардиографы с такими низкими боевыми характеристиками. Что такое, в самом деле? Развалился после первого удара.
– Смех смехом, а меня вызывали сегодня на ковер. Тебя, Вань, тоже хотели дернуть, но ты уже ушел. Орали так, что у меня уши заложило.
– Да что они нам сделают? – сказал Иван безмятежно. – Ну, заставят возместить стоимость аппарата. Ради бога, с моей стипендии пусть вычитают хоть до посинения. Ну, выговор объявят. В тюрьму не посадят, не убьют, раком не заразят, импотентом не сделают. А больше я не боюсь ничего.
– Да оказалось, что этот гражданин – сын каких-то очень крутых родителей.
– О, это уже хуже! – вздохнула Зоя. – Гораздо хуже. Предки и так на взводе от наркоманских подвигов ребеночка, а теперь – ура, нашелся наконец повод слить негатив.
– Я вот думаю: а вдруг, когда он очухается, им покажется, что он стал еще дурнее, чем раньше? Точно спишут это на черепно-мозговую травму, а не на многолетнее употребление наркотиков.
Зоя, резавшая помидор, обидно хмыкнула:
– Дурнее, скажешь тоже! Нулее нуля не бывает.
Иван задумчиво покачал головой:
– Не удивлюсь, если из рассказов родственников выяснится, что до момента поступления к нам в больницу он вел чистую и праведную жизнь.
– Так и будет. Начальник сказал, уже готовится статья про бешеных врачей, которые лупят тяжелыми предметами всех подряд. Домашний мальчик, студент, чисто случайно завернул в приемное отделение посоветоваться с доктором и получил по черепу. Мораль такая – пока были просто врачи-убийцы, мы худо-бедно терпели, но когда появились врачи-убийцы-маньяки, такого общество вынести не может. Карать будет беспощадно.
– Стас, успокойся. Зато теперь родителям есть кого обвинить в том, что они воспитали придурка сына. Это же очень тяжелый груз – груз собственной вины. Как ни крути, дети подсаживаются на иглу из-за невыносимой обстановки в семье, а вовсе не от плохих дяденек-драгдилеров. Если человека устраивает реальность, в которой он живет, он не станет убегать от нее в наркотический или алкогольный сон.
– Ваня, но мы сплошь и рядом видим, как наркоманами становятся дети из богатых благополучных семей.
– Дело не в деньгах! – воскликнул Ваня азартно. – А в том, что надо жить в радости!
Люба вздрогнула. Ванины слова оказались созвучны тем, что говорили Зоя с подругами, отговаривая ее от брака с Максимовым.
– Нет, я неправильно выразился. Не реальность должна устраивать человека, а он сам себя в этой реальности. Пока он доволен собой и чувствует в себе силы для хороших дел, сбить его с пути истинного невозможно. Это я как психиатр говорю. Ладно, не будем отвлекаться. Что нас ждет, Стас, не сказали? Суд офицерской чести с предложением самоубийства или расстрел на рассвете у Кремлевской стены?
– Пока неясно. Объяснительные все равно надо писать, каждому отдельно, а дальше все будет зависеть от наркологической экспертизы. Мы биосреды-то у него взяли, но, сдается мне, родители проплатили отрицательные результаты.
– Тогда чепец! – заключил Ваня весело и чихнул.
– Простите, что вмешиваюсь, но, если этот наркоман напал на вас с ножом, разве имеет значение, был он обдолбанный или нет? – спросила Люба, робко взглянув на Стаса. – Нужно разбирать этот случай как уголовное преступление. Есть же свидетели, как он на вас кидался, есть нож.
Доктора посмотрели на нее с жалостью.
– Видишь ли, Люба, в делах против медиков свидетельства этих самых медиков, как говорят уголовники, не канают. Все наши показания воспринимаются как жалкие попытки выгородить свою трижды виновную шкуру. Мы говорим правду, а в ответ слышим – это у вас корпоративная солидарность. Охранник же, как я поняла, самого момента нападения не видел. Только если нож… Где он, кстати?
– В сейфе приемного отделения. В пакет положили, актировали, все честь по чести. Но я сомневаюсь, что кто-то будет назначать экспертизу, уголовного дела-то нет. Да оно никому и не надо, базарный скандал в прессе гораздо приятнее. Мы, конечно, виноваты, прохлопали острый психоз, то есть совершили врачебную ошибку. Но остальное, простите, это необходимая само– и взаимооборона.
