– Давай, милая, давай!
Целый час они боролись за Зоину жизнь. Колдунов с ассистентом, сменяя друг друга, качали сердце, Стас вводил все возможные препараты, но безуспешно. Уже бесповоротно зная, что Зоя умерла, они продолжали реанимационные мероприятия, надеясь на чудо.
– Нужно рану зашить, – сказал Колдунов деревянным голосом. – Стас, пусть пришлют кого-нибудь, я не могу… Нет, подожди, сам зашью. Я должен быть с ней до конца. Давай шить. – Он протянул руку, и сестра вложила в нее заряженный иглодержатель.
Медсестра вышла с таким лицом, что Люба сразу все поняла.
– Зоя Ивановна умерла.
Люба кивнула и встала. Напряжение сменилось странным отупением, она не могла плакать и не знала, что говорить. Единственная разумная мысль была: «Твои истерики никому не помогут».
– От меня что-то нужно? – спросила она глухо.
– Сейчас нет. Все формальности завтра, когда придет администрация.
– Я поеду?
– Организовать вам транспорт? Посидите, я узнаю, вдруг какая-нибудь «Скорая» поедет в ваш район, они вас захватят.
– Не нужно. Меня заберут. Я позвоню от вас?
Получив разрешение, Люба позвонила шоферу одной съемочной группы, про которого знала, что он ночами «бомбит». Через двадцать минут он приехал.
Люба, как была в медицинской пижамке, села на заднее сиденье. По дороге она тупо глядела в окно и пыталась понять, что Зои больше нет.
Когда Ян Александрович наложил последний шов, Алиса прогнала мужчин из операционной.
– Мы сами приберем Зою Ивановну, – сказала она.
Они вышли и растерянно остановились в коридоре. Колдунов плакал, вытирая слезы рукавом операционного халата.
Ассистент сунул всем в рот по сигарете.
– Документы я сейчас оформлю, – сказал он. – Запишу историю и протокол операции, заодно и эпикриз сделаю. А вы, Ян Александрович, домой уезжайте.
Профессор не стесняясь всхлипнул:
– Я жене даже не позвонил. А Зою в морг надо отвезти…
– Поезжайте домой уже!
Стас взял Колдунова за руку и как маленького повел вниз. Молча медленно они прошли тем путем, которым несколько часов назад везли Зою. Вот лежит ее кофточка, сорванная Ваней, вот юбка, бюстгальтер… Стас поднял вещи – нехорошо, если кто-то посторонний увидит Зоино белье.
«Это я виноват, – думал он, – дал плохой наркоз. А последнее, что чувствовала Зоя в своей жизни, – это боль от интубационной трубки. Боль эту причинил ей я. Мы не дали ей толком проститься с Ванькой, безжалостно вытолкали его из операционной. Почему сегодня дежурил я, а не опытный анестезиолог? Она вытаскивала с того света людей с гораздо более тяжелыми ранениями, с огромной кровопотерей, а мы не смогли ей помочь!»
– Ян? – В приемном их встретила сухопарая рыжая женщина.
– Катя!
Супруги обнялись.
– Я все знаю, – сказала Катя Колдунова. – Соня предупредила.
Она помогла мужу переодеться. Никаких причитаний, сочувствий, сожалений. Молча застегнула молнию на колдуновской куртке и увела его.
Ассистент взял у Сони бланк истории болезни и сел писать.
– Слушай, мы же не знаем, что произошло, – сказал он озадаченно. – Обстоятельства травмы как писать? «Скорая» сопроводительный лист оставила?
– Все известно, не переживайте. С ней вторая пострадавшая была, рассказала, что на них во дворе наркоманы напали. Очень сильная женщина, представляете, она Зою Ивановну на себе из двора вынесла и «Скорую» остановила.
– А где она сейчас? – напрягся Стас.
– Домой ушла. Какой-то мужик за ней приехал.
– Высокая, с короткой стрижкой, и волосы красные?
– Ага. Вы что, знакомы?
– Что с ней, Соня? Почему вы ее отпустили?
– Да там ерунда. Губа разбита и легкий сотряс. Травматолог ее смотрел.
– Ты данные взяла? Телефон записала?
Стас потянул к себе журнал регистрации травм. Значит, муж существует на самом деле, раз приехал за ней. Но сейчас эта мысль была совсем не страшной, а далекой и посторонней, будто от сознания ее отделяла толща воды.
Он вышел на улицу и набрал номер городского телефона.
– Люба? Это Стас.
– Здравствуйте. Я только что вошла.
– Как вы себя чувствуете?
– Не беспокойтесь. Я совершенно здорова, не думайте обо мне, у вас и без меня забот хватает.
– Я не могу о вас не думать. Особенно сейчас. Зачем вы уехали? Вы пережили потрясение, организм мобилизовал все резервы, и вы можете сейчас не чувствовать признаков серьезной травмы. Лучше бы вы вернулись. Пусть муж привезет вас обратно, и мы положим вас под наблюдение.
– Стас, еще раз повторяю, волноваться не о чем. Меня смотрел врач.
– Тогда постарайтесь уснуть. То, что случилось, – это очень страшно, но оно уже случилось. Мы не можем ничего исправить. А вам нужно спать.
– Стас… – Он услышал в трубке тяжелый вздох. – Спасибо. Я хотела бы вас утешить, только не знаю как.
– Для меня лучшее утешение – знать, что с вами все в порядке. Ложитесь спать.
Люба думала, что хлопоты о похоронах лягут на ее плечи, ведь у Зои не было родственников, но академия организовала комитет. Розенберг заплатил за место на Красненьком кладбище, сотрудники скинулись на памятник, так что Любе оставалось только горевать и поправляться.
Наверное, она все же получила травму – утром голова болела так, что Люба не могла поднять ее с подушки.
Неужели нужна была Зоина смерть, чтобы понять, что за человек Максимов? Почему она не слушалась подругу? Эти мысли мучили еще хуже, чем головная боль.
Максимов ушел с балкона, увидев, что их обступили хулиганы, – вспоминать об этом было страшнее всего. Гораздо страшнее, чем о том, как она волокла окровавленную Зою на себе. Гораздо страшнее, чем о том, как она кидалась под колеса «Скорой помощи», не зная, собьет та ее, не заметив, или остановится. Он мог бы крикнуть с балкона: «Я зову полицию!», мог бы спуститься вниз. Но он предал их, и его предательство стоило Зое жизни.
На третий день он позвонил.
– Кажется, я погорячился, – сказал он нарочито небрежно.
Максимов тщательно делал вид, будто не знает, что произошло в его дворе. Люба поняла – он звонит не потому, что волнуется за нее или чувствует себя виноватым. Просто узнал, что Зоя умерла, и хочет разведать обстановку. Если бы Зоя поправлялась, он не объявился бы, ведь они расстались в ссоре.
Выяснять отношения с Борисом показалось ей невыносимым, и Люба сдержанно проинформировала его о случившемся. В ответ она выслушала порцию фальшивых сочувственных фраз, а потом Максимов сказал:
