Стружка снова разлеталась во все стороны, перочинный ножичек, как маленькая блестящая молния сверкала в его руках, доводя до немыслимого совершенства гладкую поверхность карандаша, который становился все короче и короче. И казалось, это последняя его работа и жизнь длиной всего-то с короткий карандаш в руках. Внезапно в сознании зазвучала музыка балета, повторяя божественный танец, где четыре маленьких белых лебедя порхали по сцене, но и она его уже не волновала…
Глава 24
Ночь была темной, безветренной и беззвездной, без надежды когда-нибудь закончиться. Бывают такие ночи, которым не видно конца. Завод в свете фонарей казался громадным драконом, слепленным из коричневого кирпича. Чешуя его состарилась, кое-где осыпалась, колонны покосились, но изнутри пробивался электрический свет. Там шла жизнь, находились люди. Теперь наш завод снова ожил и был рад такому исходу. Его труба ночью не дымила, да, и незачем – все равно на небе не было противного весеннего солнца, и закрываться от его назойливого внимания не было нужды. В огромных цехах внимательной рукой сторожей был потушен свет, чтобы люди, находящиеся здесь, могли законно отдохнуть после трудового дня. Каждый находился на своем рабочем месте. Каждый не мог его покинуть, будучи прикованный тонкой цепью. Зато все имели право на трехразовое питание, возможность с разрешения сходить по нужде и главное имели право на труд, а еще и на сон. Все эти права были соблюдены по отношению к трудящемуся человеку. Кроме того, не нужно было рано просыпаться, готовить завтрак, добираться до рабочего места – все было продумано и соблюдено, все было для них, этих немножко прикованных людей…
Кто-то спал на лавках, приставленных к станкам, кто-то положил матрас, принесенный заботливой рукой хозяина, прямо на станок. Было уютно, тепло и хорошо. Главное, этот цех, как никогда, сплачивал людей, не давая о чем-то задумываться. Тяжело – когда ты один, когда все вместе и эта цепочка у всех одинаковой длины, так намного легче…
– Ты спишь? – спросил Зайка Малыша. Им повезло, их станки находились рядом, и они могли легко общаться – все было продумано справедливым хозяином, дабы не разбивать счастливую семью.
– Нет, – с какой-то тихой радостью ответила она.
– О чем ты думаешь? – спросил он.
– О тебе.
– А я о тебе… Тебе удобно? – спросил он, немного помолчав.
– Да, милый, очень… Все хорошо.
– А что ты думаешь обо мне? – спросил он.
Она смотрела в высокий потолок, и глаза ее счастливо блестели, отражаясь от лампочки, которая вдалеке мерцала тусклым светом.
– Думаю, что ты пока не знаешь одну замечательную новость.
– Какую? – нетерпеливо спросил он.
Она повернулась к нему, посмотрела прямо в глаза и тихо прошептала:
– У нас будет малыш – у нас будет маленький Зайка.
– Ты уверена? – взволнованно приподнялся он со своего станка, желая взять ее за руку. Цепочка натянулась, остановив его в каких-то сантиметрах от ее руки.
– Это ничего, – сказала она, – завтра я обязательно до тебя дотянусь, мы найдем минутку. И еще… это так замечательно, что я тебе сказала. Ты рад?
– Да, очень. Жаль, что не могу тебя обнять.
– Да, жаль… но это ничего…
– А зачем он вам? – не выдержал сосед по станку.
– Кто? – испуганно вздрогнула она. Еще минуту назад ей казалось, что они одни в этом огромном цеху, хотя здесь находились сотни людей.
– Зачем он вам, этот ваш Зайка? – повторил голос из темноты.
– Как зачем? – задохнулась она от возмущения и обиды. – Это наш малыш, наш Зайка, разве нужно объяснять?
– А что он будет делать, когда вырастет? – снова спросил голос.
– Ну, как, – сказала она, – будет расти и умнеть, будет учиться, жить с нами – он же наш!
– На такой же цепочке? – грустно спросил голос.
Они замолчали. Лампочка тускло мерцала вдалеке, освещая открытые глаза людей, лежащих рядом, они маленькими звездочками сияли в темноте. Люди не спали. Наконец, кто-то произнес:
– Почему же, он будет работать, будет здесь, вместе с нами. Будет делать то же, что и мы.
Какая-то женщина подключилась к разговору и спросила:
– А что делаем мы?
– Как это что? Работаем, – ответил ей голос.
– Я понимаю, но я хочу знать, что я делаю? Кто-нибудь знает, что мы здесь делаем?
Долгое молчание повисло в воздухе.
– Честно говоря, я уже десять лет на этом заводе, – ответил зайка, – знаю, что я здесь работаю, но, что я здесь делаю… я не знаю.
– Да, – продолжал голос женщины из темноты, – здесь разные станки, одни шлифуют, другие точат, третьи сверлят. Но что получается из этого, никто не знает и не говорит.
– Наверное, секрет! – заметил мужской голос издалека, – государственная тайна!
– Нет, ну посмотрите на нее, вот она эта болванка, – продолжала женщина, – на что она похожа?
– На маленькую ракету.
– Если просверлить глаза, то на мышку.
– Можно здесь проточить и получится юбочка.
– А здесь выточить тоненькие ножки и ручки.
– Одеть косынку…
Тихий всхлип заставил всех замолчать. Кто-то плакал в темноте… Все затаили дыхание.
– И получится Зайка… Моя маленькая Зайка, – сквозь слезы прошептала Малыш.
В углу большого цеха возникло какое-то движение, все посмотрели туда и замолчали…
– Если еще хотя бы одна с… скажет хоть слово, я размозжу ей голову.
Молодой парень появился в дверях, он закрывал маленькую тусклую лампочку сильным тренированным телом, и стало совсем темно… и тихо. Через мгновение он удалился и только глаза людей маленькими звездами мерцали в темноте. Люди молчали, зато они имели право на сон и на труд, на трехразовое питание и на завтрашний рабочий день…
Большая серая лошадь долго бродила по темному пустому городу. Видимо, она кого-то искала, но не находила. Посидела на пустой площади у Мэрии, прошлась по поляне, где еще недавно играл оркестр, потом зашла по колено в воду недостроенного моря. Попила воды, фыркнула и побрела дальше. Долго еще блуждала по улицам и закоулкам, пока не подошла к заводу, завидев тусклый свет в окнах. Направилась к проходной с желанием пройти внутрь к людям. У нее проверили документы и, не обнаружив пропуска, не впустили. Никто не удивился, что лошадь хотела пройти на завод, просто у нее не было пропуска, поэтому впустить ее туда никак не могли. Не имели права.
Глава 25
Перед ее глазами маленькое облако стального цвета висело в воздухе. Оно отражалось ярким светом ламп, блестело, переливаясь в своем немыслимом грациозном вращении. Стружка мельчайшими иголками-искрами рассыпалась в разные стороны. Деталь была накрепко закреплена в станке и сейчас поддавалась предварительной обработке, чтобы потом перейти по этому цеху дальше – на другие станки и машины, в другие руки, которые придадут ей окончательные очертания и формы. Но, пока она находилась здесь, и грубая болванка превращалась в деталь не изысканных, но строгих форм.
