Глава 39
Дождь лил, не переставая, третью неделю. Палатка насквозь промокла, и приходилось ее огромную брезентовую крышу постоянно поднимать, сливая с нее воду, иначе она рисковала упасть и накрыть всех с головой. Несмотря на середину лета, стало холодно и промозгло. Нос на улицу не высунешь, а нужно было выходить на построение, на зарядку, идти в столовую, дальше на учения. А потом по расписанию становиться на пост. Пост был под открытым небом, а небо как будто сошло с ума, – думал он, становясь на вечернюю вахту, держа автомат в руках. Автомат тоже был мокрым и холодным, но ему было все равно. Он давно привык к такой жизни и этой службе.
Прошло уже больше трех месяцев, как их, молодых ребят из учебки, неожиданно забросили сюда. Потом подробный инструктаж, учебные стрельбы. Главное, что они должны были делать – стрелять в любого на охраняемой полосе отвода. Стрелять без предупреждения. Бывают ситуации, когда предупреждать не надо. Там, за металлической сеткой, которую построили ребята из стройбата, находились безумные люди. Они были заражены опасной неизлечимой болезнью, и их приходилось охранять. Вот он и охранял, не представляя себе, как будет стрелять в беглецов, но мысленно к этому готовился. Приказ есть приказ – служба есть служба. Слава Богу, никто за это время не пытался преодолеть забор, поэтому постепенно он перестал бояться и себя, и автомата в руках, который, по-видимому, не боялся ничего. Хотя, и ему уже бояться было нечего. Странным было то, что из города никто не бежал, а особенно удивляло, что ни одна крыса, ни одна собака не стремились на волю. Ребята-пограничники говорили, что такого быть не может, но все было именно так. И даже ни одна птица не пересекла забора с той стороны. Сейчас он стоял, мок под дождем и вспоминал:
До армии, закончив училище, он был музыкантом. “Музыкант” – так его называли теперь. Здесь это было слово ругательное, поэтому приходилось защищаться. Вместо музыкального инструмента он получил другой “инструмент” и теперь выходил с ним на границу стрелять перебежчиков. А в брезентовой казарме защищал свое ИМЯ музыканта от клички Музыкант, за что постоянно “получал”. Поэтому здесь, на посту, было совсем неплохо даже под проливным дождем. Хотя, какой он теперь “музыкант” – после полугода службы? Пальцы его окончательно закостенели, и когда-нибудь придется начинать все с начала, что совсем не пугало его. Было за что держаться! Там, дома, оставалась замечательная девчонка, которую он любил, и она тоже… любила. Поэтому на душе было легко, совсем не страшно и не больно. Месяцы, дни, часы – текли они медленно, минуты быстрее, секунды летели. Только их было несказанно больше этих секунд, зато они летели и стремились навстречу к ней!
…”Очень соскучилась! Без тебя совсем не могу. И ничего не хочу. Хочу только тебя, жду, когда ты приедешь и будешь со мной. И наш оркестр, и музыка! А сейчас даже музыку не хочу. Пока, мой музыкант. Осталось одиннадцать месяцев”…
В первый месяц она писала почти каждый день, только письма шли долго, и читал он их, спустя недели. А когда они приходили, все оставалось уже в прошлом. Но, мы же смотрим на отражение звезд, свет от которых идет миллионы лет, но все равно любуемся. А тут какие-то недели…
“Меня познакомили с одним дирижером, он предлагает перейти в его оркестр. Там другие перспективы! Вот только нет тебя, поэтому я отказалась. Я жду тебя, я скучаю, люблю. Осталось десять месяцев. Пока, мой музыкант”…
Письма все летели, преодолевая недели и месяцы, время летело тоже. Уже закончилась зима, стало тепло, и месяцев оставалось меньше. И минут, секунд – на миллионы меньше! Значит, совсем немного, и скоро он увидит ее. И музыку услышит, и они будут вместе…
…”Все-таки он уговорил меня сыграть на гастролях. Едут молодые таланты. Я Талант. Я “молодая Талант” – так смешно! Скучаю, целую, люблю! Еще девять месяцев. Пока, мой музыкант”…
А однажды он услышал музыку. Там на сумасшедшем острове, то есть в сумасшедшем городе, куда их отправили охранять этих психов. Психи вытащили на поле свои жуткие инструменты, которые издавали немыслимые звуки. Но, все равно, было приятно…
…”Вена! Париж! Милан! Как один день! Мы играли в залах и на площадях. В римских амфитеатрах! Еще восемь месяцев. Целую. Пока, мой музыкант!”…
Играла музыка, и какие-то безумные люди рыли огромный котлован. А музыканты мучили ужасные инструменты, но играли уже лучше, намного лучше… Она забыла написать, что любит…
…”Я не уйду из этого оркестра! Здесь хорошо платят, а этот дирижер – он такой профи! Он классный. Жалко, что нет рядом тебя… Еще семь месяцев. Пока, мой музыкант”…
Котлован оказался большой лужей, может быть, морем – как посмотреть. А на берегу сидят ребята и на ужасных инструментах играют удивительную незнакомую музыку. А в перерывах почему-то ловят рыбу. Сумасшедший дом!.. Она забыла поцеловать…
…”Уезжаю на полгода – Америка, Европа, Австралия. А через восемь месяцев… у меня родится ребенок, наверное, тоже музыкант, нет, скорее дирижер. Прощай, мой музыкант”…
А музыка все звучала из-за ограды сумасшедшего городка, и на мгновение ему показалось, что нигде, никто и никогда такого еще не играл. Ни Америка, ни Европа, даже Австралия такого не слышали, потому что такого быть не могло…
Река впадала в море, вокруг которого копошилось много сумасшедших людей. Река была тем единственным местом, где не было металлической сетки-ограды, только сумасшедший дождь чертил на ее размеренном течении свою границу, не решаясь замочить город. А там, на всем пространстве безумного города, сияло яркое солнце и звучала неземная музыка. Он подошел к берегу, огляделся, никого не увидел. Стена дождя заслоняла все вокруг. Заслоняла его от бдительных глаз часовых! И как был, в одежде, не раздумывая ни секунды, отбросив автомат в сторону, прыгнул в эту реку. Ни секунды, потому что считать их больше не имело смысла, их просто не оставалось в его жизни, а впереди была только безумная река и безумное “море”, на берегу которого сидели безумные музыканты и играли свою безумную, но такую прекрасную музыку…
Он открыл глаза и посмотрел наверх. Яркое солнце непривычно ослепило глаза. Он не видел этого солнца уже несколько недель – его просто не было над головой, только черная туча и дождь стеной, мокрый, промозглый, холодный. А теперь яркое солнце. Две пары глаз удивленно уставились на него с яркого неба. Карие огромные глаза красивой, неземной (совсем неземной, – подумал он), девушки и рядом с ней почему-то тоже карие, большие и такие добрые глаза лошади.
– Он дышит? – спросила девушка.
– По-моему, да, – ответила лошадь.
– Это безумие, – подумал он. – Я болен. Смертельно болен.
Но было спокойно и хорошо, а еще эти глаза прекрасной неземной девушки и ее говорящей лошади. Глаза девушки были добрыми, удивленными и неземными. Больше он не помнил ничего. Не помнил, как погрузили в телегу, как долго его везли по улицам, потом уложили в теплую постель. Проснувшись, он снова увидел прекрасные глаза, девушка была рядом и беспокойно на него смотрела. А все остальное, прошлое и такое разумное, секунды и месяцы той жизни исчезли, словно растворились во сне. Оставались только эти глаза…
