Начальник милиции прервал его восторженный монолог:
– Какого черта все сходят с ума? Почему не становятся гениями, а только жрут, пьют и тр…
– Мы поняли вашу мысль! – перебил его МЭР, – спокойно!
Тот с сожалением закрыл рот и обиженно засопел.
– Я понимаю, что вы имеете в виду! – азартно продолжил доктор. – В каждом человеке усиливаются способности непреодолимого характера! – терпеливо объяснял он, – то есть то, что индивидуум раньше делал хорошо, он и будет делать дальше, только еще лучше! Приняв вакцину, он становится в своем роде гением в той области, где научился чему-то, где привык существовать и реализовывать себя…
МЭР поднял голову и тихо прошептал:
– Какой кошмар!
– Почему? – удивился доктор, – теперь люди смогут многое, практически все!
– Им не нужно ваше все, им нужно только то, что они привыкли делать! А от этого они мрут, как мухи! От самых простых и естественных вещей! – в сердцах добавил он. Доктор мгновение помолчал, потом спросил:
– А вы уверены, что вещи эти естественные?
МЭР задумался, тоже немного помолчав, и тихо произнес:
– В том-то и состоит весь ужас… что, не уверен, – и снова замолк. – А чему вы собственно так радуетесь? – внезапно встрепенулся он, – а как же дети? Что будет с детьми? – и посмотрел на Катеньку.
– По моим данным дети не подвержены вредным привычкам – их все это пока не касается, – ответил доктор. – Хотя, некоторые уже уселись перед телевизорами и игровыми приставками и, пардон, забывают сходить пописать.
– Кошмар, – снова повторил МЭР.
– Но, как эта дрянь смогла воздействовать на людей в городе? – выкрикнул кто-то из зала. – Им же никто не давал этой вакцины!
– Видимо, снадобье передается воздушно-капельным путем, – сказал Иван Степанович, – и пока Ильич бегал по магазинам в поисках еды, он успел… кое-кого заразить.
– То есть, весь город! – закончил мысль Орлов. В зале наступила непререкаемая тишина, которая редко бывает в подобных учреждениях. Обычно здесь люди знают, что делать и, особенно, что говорить, а говорить они умели, но теперь растерянно сидели и молчали, с опаской поглядывая друг на друга.
– Нужно звонить в Центр, – жестко сказал Орлов, посмотрев на МЭРа. Тот беспомощно оглядел окружение, словно ища поддержки или защиты, взглянул на Орлова и тоскливо согласился:
– Да, нужно звонить в Центр.
Глава 10
Вечером после тяжелой дневной вахты доктором было принято решение – всем пациентам клиники дать сильное снотворное. Персонал валился с ног, нужна была передышка. С удивлением отметил, что ни один из врачей и санитаров не заразился идиотизмом, работали все в нужном режиме и поте лица.
– Странная вещь, – подумал доктор, – Орлов днем тоже казался в полном порядке, – потом нужно обязательно об этом подумать. Только немного позже… потом.
Наконец, больница погрузилась в сон. Проходя по коридорам, не верилось в эту тишину. Люди не умирали, не собирались никого убивать, не плакали и не смотрели телевизор – они просто спали.
– Первая победа! – подумал Иван Степанович. – Пока спят, они нормальные люди.
Он закончил вечерний обход, приказав персоналу отдыхать, и зашел в свой кабинет. Несмотря на сумасшедший день, голова была ясной, сил оставалось много. Он был в полном порядке, не хотел спать, не падал от усталости, наоборот, готов был к работе и любым испытаниям. Какой-то огонек горел в глубине его души, и он жаждал деятельности. Но пациенты спали, персонал тоже отдыхал, и даже Маша прикорнула в своей каморке.
И тут он вспомнил об одном приятеле, можно сказать, друге детства. То была давняя история, но теперь он мог расслабиться и подумать кроме клиники о чем-то еще:
Когда-то они вместе учились в школе. Потом один пошел в мединститут, другой окончил Академию художеств, став неплохим художником. Их пути на долгие годы разошлись, но потом они снова встретились в их городке. Павел (так звали его друга) иногда выставлял картины в коридорах местных школ и красном уголке завода. Но, по большей части рисовал вывески для магазинов и открывающихся контор.
– Я маляр, – теперь говорил он, наливая в стакан.
– Ну, не заборы же ты красишь! – успокаивал его доктор.
– Лучше бы заборы, – отвечал художник, снова подливая спасительной жидкости. Жена оставила его, не перенося больше этого несостоявшегося гения, а Павел все больше увлекался бутылкой. И лишь иногда, оставаясь один на один со своим стареньким мольбертом, он брал кисть, в такие минуты забывая обо всем.
– Но, теперь он в группе риска!
Доктор схватил трубку и набрал номер. Длинные гудки чрезвычайно его взволновали. Друг не подходил к телефону. Иван Степанович решительно накинул куртку и отправился к художнику домой.
Улица представляла собой оргию. Повсюду шатались люди, они были то ли пьяны, то ли трезвы, держали в руках бутылки, заглатывая это пойло. Как сомнамбулы неверной походкой шатались по улицам, подходили к ночным магазинам, выносили очередную порцию спиртного и продолжали ночное бдение. Какие-то, не совсем одетые мужчины и женщины пересекали дорогу, скрываясь в подъездах домов или просто оставались на скамейках и газонах, благо вечер был на удивление теплым. Смотреть на них Ивану Степановичу было противно, но как врач он обязан был исследовать это явление, заставляя себя за всем наблюдать.
– Завтра они окажутся в его больнице, – подумал доктор и снова с ужасом вспомнил о друге.
Он долго стоял на лестничной площадке, трезвоня в дверь, стучал, снова звонил, колотил ногой, но в ответ только тишина. Выскочил на улицу, свет на втором этаже горел, была открыта балконная дверь. Тогда, не раздумывая, он полез по водосточной трубе, благо, что было невысоко. Кое-как взобрался на балкон, перелез через перила, и, наконец, ввалился в комнату. Он готов был к чему угодно, но только не к этому. Посреди захламленного, заставленного картинами, помещения, стоял мольберт, а рядом находился длинный стол, заваленный бутылками. Все они были… запечатанными. Какая-то закуска лежала нетронутой, а за мольбертом стоял его друг. Зрелище потрясало. Он был словно в другом измерении. Тело, его рука, кисть находились здесь, но самого его не было. Глаза восторженным блеском отражали тусклую лампочку на потолке. Волосы были всклокочены, а рука водила кистью. Доктор посмотрел на картину – это была то ли рука друга, то ли Бога, она водила кистью, может быть, кисть рукою, но то, что в этот миг происходило, то, что он видел, потрясало. Не было слов передать этот восторг и восхищение. Картина излучала поразительный свет. Не блеск, а именно свет. От нее исходили нереальные, озаренные призрачными мечтаниями, флюиды и странная удивительная энергия. Она была нереальной. Она уводила сознание на высоту, где все разумное, телесное плавилось, оставляя жизнь и восторг, и агонию по этому бренному телу. Можно долго прожить, так и не узнав или поняв чего-то, а можно просто идти и сиять, играючи. Потому что в руках его была кисть, перед ним полотно, а больше, ничего и не нужно. Вокруг бутылки, нетронутая закуска, в дверь кто-то звонит, ломится, а тут рука и кисть, и полотно. Его друг был абсолютно здоров, но то, что он творил, не поддавалось ни критике, ни пониманию, и только серебряный свет, исходивший от, казалось бы, простого сюжета, поражал…
