– Так! Маша! Галоперидол двойную дозу! Ида! Димедрол-анальгин-ношпу внутримышечно!
– Доктор Сур, у меня галоперидол с собой, вот…
Брякнула о тумбочку контейнер со шприцами.
– Быстро!
Маша сделала укол.
Санитары стояли и ждали указаний.
Синичка визжала.
– На нее ничего не действует! Вы видите!
Больные возмущенно заорали и повскакали с коек.
– Заткните ей рот! Заткните! Заткните! А то мы сами ей в рот – простынку! Полотенце!
– Ребята, – Сур обернулся к санитарам, – несите кляп… в процедурной… в ящике, где для тока…
Санитар Жук побежал, громыхая ботинками, широкие брюки-клеш хлопали, как у моряка.
Сур стоял и думал: как все плохо, как гадко. Он думал обо всех вместе и ни о ком отдельно. О Шуре Запускаеве он не мог думать. Не хотел.
Жук, запыхавшись, протягивал ему на ладони большой резиновый кляп.
Сур взял кляп, внимательно разглядывал. Нормально. Пойдет.
Наклонился над Синичкой.
– Ну, крошка, – тихо сказал, – визжать больше не будешь.
И ловко, будто бутылку с коньяком пробкой затыкал, всунул кляп в рот бедной певичке.
Визг оборвался. Все вздохнули.
– Ой спасибо, доктор!
– Уважили!
– Пусть так-то полежит, поваляется… подумает о жизни…
– Ох и замучила она нас всех… доктор, а может, ее в бокс?
Сур молчал. На него глядели глаза Синички.
– Привяжите ей руки к кровати, – бросил Сур санитарам, не отрывая от Синички взгляда.
«Спи, спи, девчонка. Наоралась ты на всю жизнь вперед. Спи, засыпай. Из меня плохой гипнотизер. Галоперидол скоро подействует. Ведь лошадиная доза. Спи…»
Шептал, бормотал. Успокаивал. Синичка прикрыла глаза. Санитары примотали ее запястья к прутьям никелированной спинки койки. Кляп во рту, руки связаны, насилуй не хочу, подумал Сур и сам себя испугался.
– Я приду через пару часов поглядеть, как тут она. Все утихли, живо!
Больные нырнули под одеяла. Замолчали.
Новенькая все еще стояла у окна. Ни на кого не смотрела. Разглядывала свою ладонь.
– У вас обед скоро! Готовьтесь!
Посмотрел на Маниту.
Манита лежала спокойно, равнодушно.
Как мертвая бабочка на ладони у новенькой Стоговой.
– Больная Касьянова, а вы что такая вялая? Не встаете? Плохо, плохо! Надо вставать! Расхаживаться! Мы вас на выписку хотели готовить, а вы у нас опять… на боковую! Будем теперь вас от депрессии лечить!
Подмигнул и подумал: какой я глупый, пошлый. Мне и правда вон из медицины пора.
Пообедали. Манита обедать не встала.
Новенькая поставила ей миску с супом на тумбочку. Потом, когда все поели, отнесла нетронутую Манитину порцию на тележку с грязной посудой.
– Дура ты, – тихо сказала новенькая. – Ничего не ешь. Здесь надо жрать. А то концы отдашь.
– Я знаю, – тускло сказала Манита. – Я все знаю.
Медленно перевела глаза на новенькую.
– А ты разве не хочешь?
– Я? Хотела.
– А снова не хочешь?
– Снова? Это мысль.
Новенькая важно подняла палец вверх. Беззвучно рассмеялась.
– Давай вместе подумаем?
Манита не ответила. Повернулась в койке на бок.
Потом встала. Босиком подошла к Синичке.
Синичка лежала с закрытыми глазами и с кляпом во рту. Когда подошла Манита, она открыла глаза. Глаза ее просили, кричали: вынь кляп! вынь кляп!
И Манита наклонилась к Синичке ниже и вынула у нее изо рта резиновый, похожий на крупную грушу кляп.
– Только не визжи больше, ладно?
Синичка облизала губы и молча кивнула.
– Ты как?
Синичка тяжело вздохнула.
Глаза ее крикнули Маните: ниже, ниже наклонись!
Манита наклонилась ниже. Еще ниже.
Синичка вытянула губы трубочкой к Манитиному уху и жарко, пылко вышептала ей в ухо:
– Маниточка, лапочка, развяжи мне руки.
Манита засунула руки под железные брусья койки, нашла пальцами крепкие толстые тряпичные жгуты, долго развязывала умело завязанные узлы, копошилась, вздыхала. Ей все удалось. Жгуты упали на пол. Манита взяла обе затекших руки Синички в свои, легко пожала их и положила Синичке на грудь.
– Что ты мне… как мертвяку…
– Лежи, как мед кисни.
Улыбнулась. Отошла.
Подошла к окну. Увидела на подоконнике высохшую красную бабочку.
Задумчиво трогала ее пальцем, шевелила.
Под ее живым пальцем бабочка оживала.
Она прекратила трогать ее, и бабочка опять умерла.
Доктор Сур перед тем, как уйти домой, решил навестить больную Неверко из девятой палаты. У нее же во рту кляп, как он забыл. Надо вынуть. Наверняка она с ним уснула, под лекарствами. Как бы не задохнулась; как бы во сне не запал язык да не прижался к задней стенке глотки. Только еще одной смерти на посту ему не хватало!
В девятую палату не шел – летел.
Влетел. Все спокойно. Все спят. У них уже был ужин. Касьянова опять ничего не ела. Вон каша на тарелке стынет. Объявила голодовку. Что же, после буйства уныние, все как по-писаному.
Обвел теток глазами. Кто и правда спит; а кто не спит, так лежит. Хорошо, что тихо.
«На Шипке все спокойно, Сережа. Все абсолютно спокойно. Тебе повезло».
Нашел глазами больную Неверко. У нее во рту уже не было кляпа. Так, нормально, кто-то из санитаров забегал, Щен или Жук или Петька, вытащил. Отлично, что не задохнулась. Певица хренова. От сердца отлегло. И все же надо посмотреть.
Грудь поднимается или нет? Дышит или не дышит?
Гад Шура заглядывает им в глаза для того, чтобы подкормиться ими; а он хочет просто поглядеть ей зрачки, какие – широкие, узкие, пульсируют ли, видят ли. Иной раз галоперидол может вызвать слепоту. Если есть лишь намек на глаукому – глаукома обеспечена. А ее смотрел офтальмолог? О, проклятье, надо опять вызывать офтальмолога из областной больницы. Или из тридцать восьмой. И все стадо психов гнать на осмотр глазного дна.
Написать рапорт главному врачу.
Подошел к койке Синички. Синичка лежала смирно. Как девчоночка в пионерском лагере, после отбоя. Покушала из тумбочки садовую клубничку в пакете, закусила бабушкиным печеньицем и спит.
Он сел на край койки. Осторожно погладил больную по волосам, по виску.
