Сидели за столиком в кафе и курили, и дым Маниты обвевал Витины рыжие, с солью седины, буйные кудри. Не уходи из моего сна! Я не уйду, Витя.
Она, невидимая, шла по палатам. Она приходила в чужие сны. Она уводила их из снов, где царили боль и ужас, в радость и в свет. Правда, часто, чтобы достигнуть счастья, приходилось пробираться через громады горя, и Манита, крепко сжимая руку дрожащей женщины, плачущего мужчины, шептала: капричос, капричос. Надо пройти Гойю, чтобы прийти к Леонардо. О, в Леонардо тоже есть тьма! Дьявол есть! Он прячется за тихими улыбками его святых женщин. К нему не пойдем. Закройте глаза. Я приведу вас в ваш собственный рай. Я верну вам ваше родное счастье.
И люди, во сне, тянули к ней руки и сердца.
Манита уводила их от снов, где мир грыз и высасывал их, как мозговую кость. Уводила от дымных кухонь; от водочных бутылок; от грязной ругани; от шальных попоек; от битья посуды; от насилия в подворотнях; от спанья под забором; от вранья в виде клятвы; от чужой крови. Не убивай ребенка! Не убивай мать! Не убивай отца! Не убивай соседа! Не убивай себя!
Но эта жизнь так плоха! Безумна! Я не хочу так жить!
Милый, есть счастье иного ухода. Я помогу тебе уйти.
Мы все немножко сумасшедшие в своей счастливой стране. Реют флаги. Всем дают квартиры. Или не всем, это неважно. Всех лечат в больницах бесплатно. Пусть током, это тоже неважно. С трибун гремят: у вас у всех радость! У нас у всех горе, но это тем более неважно. Радость всеобщая, а горе отдельное. Есть разница.
Дорогие, я знаю дорогу к счастью. Свобода – за пределом. Нам поставлен красный предел. Вычислен счастья срок. Оно за горизонтом, оно наступит! Догоним и перегоним! Сделай шаг в сторону. Уйди от общей дороги. Иди по своей. Я веду тебя.
Я уведу тебя, и тебе будет хорошо. Светло. Ты видишь? Видишь свет?
Да, вижу! Он снится мне!
Тебе снится твоя жизнь. Переступишь порог, и забудешь сон. Будешь жить.
Манита! Врушка! В смерти – жить?!
Только в смерти и живет человек; только там он начинает жить.
Она уже знала эту тайну, потому что она однажды, темной ночью на Корабле, увидела во сне сияющую смерть. Смерть не была ни человеком; ни женщиной; ни мужиком; ни скелетом; ни ужасом; ни черной бурей. Она была блаженством. Марево блаженства качалось и мерцало перед Манитой в спертом воздухе палаты. Она, во сне, встала, подошла к окну, встала на цыпочки и открыла форточку; и в палату вошла полная Луна, и стала кататься по полу и играть, как котенок. Из белой Луна стала черной. Манита ахнула и закрыла рот ладонью. Луна шепотом сказала ей: Манита, не бойся, я тоже умерла, а это моя тень.
Она, продолжая спать, выбралась из палаты в коридор и пошла к туалетной комнате. Там уже давно повесили другое зеркало, взамен разбитого ею. Она любила и новое зеркало. Она каждую ночь влеклась к нему. Зеркало, пропасть, воронка, серебряная яма. В тебе можно увидеть все что хочешь и все, что хочешь ты; если ты проглотишь меня, стоящую перед тобой навытяжку, как на пионерской линейке, то навсегда.
Незряче подошла к зеркалу и долго, слепыми глазами, глядела в него. Туман раздался. Разошелся табачным дымом. Обнажился черный морской блеск амальгамы. Отражения дрогнули, зависли и перевернулись вверх ногами. Наплыли, побежали наискось подбитые парчой света смоляные тучи, превратились в людей. В зеркале неслись, метались люди, и нагие и одетые. Вздувались мышцы рук и ног. Мелькали плащи, атласы, потертый мех, дырявая мешковина. Блестели голые груди и бедра. Рвались под ветром грубые веревки и низки жемчуга. Кораллы! Мамины черные кораллы! Вот она, связка! Всегда, все ее детство, лежала на зеркале. А потом исчезла. Вместе с мамой.
Мать! Ты тут летишь? Ты одетая или голая? Тебе не холодно в небесах?
А отец? Где отец? Он тоже тут летит?
Наблюдая летящих в зеркале людей, она понимала: мир рушится. Мы все только делаем вид, что мир в сохранности. А он уже взорван изнутри. Разлетается в разные стороны. Лишь один Корабль плывет во льдах. Белизну железной грудью проламывает. Что ты видишь вдали, Манита, на палубе стоя?
Я вижу новую большую войну. Нам не уйти от нее.
Лучше я уведу вас сама.
Не в гибель, а в свободу.
Свобода светла. Свобода весела. Свобода обширна, это вольная воля, там тебя нет нигде и ты есть везде. Ты волен летать где хочешь. Ты волен любить! Кого хочешь! Сколько угодно!
Стоит перед зеркалом. Зачем в зеркале ребенок? Чей это ребенок? Плод, уродливый зародыш, скрюченный, свернутый в рулон, замотанный в клубок. Не вижу его лица. Да вместо личика младенца там рыбья морда; и вместо хребта у него хорда. Это мой ребенок! Я просто не смогла родить его. Ты?! Не смогла?! Зачала – так рожай!
Из зеркала на нее хлынули потоки крови. Это моя кровь! Это то, во что превратилось твое дитя. Зачем?! Кто сделал это?! Тот, кто тебе ребенка сделал. Этот ребенок – грех. Нельзя было его рожать. Все с тобою сделали правильно. Женщина в горжетке из чернобурки раскрывает рот; это она учительски, нудно и наставительно говорит Маните правильные слова. Заткнуть уши! Голос доносится изнутри. Чернобурка глядит хитрым стеклянным глазом, улыбается мертвой мордочкой. Женщина в пушистой горжетке наплывает на нее из зеркала, приближается тучей, и Манита видит беспомощную улыбку, так на ее улыбку похожую. Это я! Нет, это я, Маниточка. Твоя мама.
Мать, а кто за твоим плечом?
Мачеха?
Прогони ее! Я ее ненавижу!
Старуха выглядывает из-за плеча матери, потом отворачивается. Лица не разглядеть. Седые волосы рвет вьюга. Выстрелы слышны. Торчат над сугробами штыки: солдаты идут. Куда они идут? Убивать людей. Братьев своих. Вы блаженство превратили в насилие. Вы счастье превратили в проклятье! Это называется революция.
Революция – это война.
Гляди в зеркало. Все там увидишь. Будущее наступит и будет точно такое же, как прошлое. Будет еще война. И будет еще революция. И снова будут муки. И орущие рты. И скелеты, звеня ксилофонными костями, будут плясать на живых телах, на березовых поленьях.
Старуха, хватая ветер руками, падает у ног женщины в горжетке. Манита садится перед зеркалом на корточки. Силится рассмотреть. Видит: человек. Вместо лица – морда ежа. И волос как иглы торчат. Буденновка на полу. Винтовка в руках. Штык нацелен в грудь. Той, что упала на пол. Она уже не старуха. Молодая, бледная, глядит, как на бойне корова, полными слез, ясными глазами. Красное пятно расплывается на кружевной кофте. Голос вылетает и тает: «Милый! Зачем ты меня убил?»
Руки Маниты щупают лицо. Она похожа. Так похожа. На этого, с винтовкой. На эту, лежащую на дощатом полу, миг назад расстрелянную. В ней течет их кровь. Внутри. Она боится вслух назвать их имена.
Зеркало, перестань мне показывать старые дурацкие картины. Все ушло. Ушло навек. Я не хочу это видеть!
Зеркало вспыхивает и гаснет. Загорается опять. Красный катышек в синеве опала. Красный костер в черных торосах. Кренится корабельный пол. Манита хватается за ледяной кафель. Я хочу увидеть себя! Зеркало, покажи мне – меня!
