— Василёк! — трезвея, бросился Задов к приятелю. — Дорогой! Что с тобой случилось? Что за вид?
— Упал, — присел тот медленно, не отрывая спины от ствола.
— Упал? Как? Где?
— Свалился в овраг, — устало закрыл тот глаза.
— Овраг! Откуда здесь овраги? Песок кругом.
— Слушай, дай лучше выпить, — пробормотал Странников и сплюнул тягучую слюну.
Дело приобретало необычный поворот, нутром учуял это артист; разворачиваясь за бутылкой к коврику, он скомандовал:
— Дамочки! Девочки! Разбежались весело по грибы, по ягоды! Быстро! Быстро! Кому сказано?
— Гриня, я останусь, — сунулась к нему Анна Андреевна, отставив гитару. — Помощь какую?.. Лицо обмыть?..
— Дура! — цыкнул на неё Задов. — Какая ещё помощь? Катись отсюда и баб забирай! Мигом! Да чтоб языки прикусили! Ни слова, что видели! Ясно?
— Ясно, Гришенька, ясно. Куда уж ясней, — блондинка развернулась к женщинам, словно курица-хохлатка развела руки в стороны, затараторила: — А ну-ка, милые, подсуетились! А ну-ка, красивые мои, погуляем в лесочке да на бережочке!
Странников между тем опрокинул стакан водки, словно глотнул воды, вытаращил глаза на Глазкина:
— Дай закурить!
— Вы же трубку? — не пришёл ещё тот в себя. — Где вас так угораздило! С Маргаритой Львовной ничего не случилось?
— Цела. Что с ней станется? — тянул руку за папироской тот, а, закурив и прокашлявшись, добавил: — На баркасе она. Вы же веселились здесь, не заметили, как прошмыгнула.
— Так вы за ней гнались?
— А-а! — махнул рукой Странников и грязно выругался. — Остановить хотел. Да куда там…
— С ней-то что? — Задов поднёс ещё водки. — Что вы оба, словно угорелые?
— От себя бегали, — выпив поднесённое, мрачно обронил Странников и замолчал надолго, докурил папироску, забросил её далеко нервным щелчком и вдруг расхохотался неестественно, зло и громко: — Вообще-то, други мои любезные, полный конфуз на мою седую голову! Не пришёлся я ко двору Маргарите Львовне!
— Да ты что говоришь, Василий Петрович? — схватил приятеля за плечи Задов. — Дура баба, как есть дура! Чего ты за ней увязался? Лучше найдём! У меня их!.. А эту я тебе и не советовал…
— Забылся, глупец, что гордые попадаются… Вот и получил, — горько ухмыльнулся Странников и ощупал лицо. — Морду всю расцарапала, когда силой сунулся. Налей-ка ещё!
— Хватит тебе, Василёк, — слегка подлил в стакан Задов. — Тебе успокоиться надо. Позвать Анну Андреевну? Она на гитаре только что нам романс чудесненький сбацала. И какой романс! Как раз в тему. Вон, Павел Тимофеич заслушался. Какая женщина! Пальчики оближешь! Как раз в твоём вкусе. И умная.
— Умная баба — вдвойне дура! — зло вставил Глазкин.
Странников между тем выпил налитое, горько покачал головой, утираясь рукавом.
— Рассказов ждёте, субчики? Интересно небось послушать, как ответственному секретарю губкома баба глаза чуть не повыцарапала?
— Да что ты говоришь, Василёк… — Задов приплясывал вокруг Странникова с полупустой бутылкой, то с одного, то с другого бока оглаживал плечи. — С чего нам злорадствовать? Я себя кляну! Не надо было её брать, но для себя пригласил. Не ждал, не гадал, что ты втемяшишься. Меня ругать надо. Делать вот чего?.. Ума не приложу… Маргарита Львовна, она ведь вокруг Турина всё увивалась…
— А ничего вам обоим делать не надо! — рявкнул вдруг Глазкин. — Я её на место поставлю!
— Что вы такое удумали, Павел Тимофеевич? — испуганно покосился Задов. — Не надо этого. Здесь людей полно. Слух пойдёт. Само собой как-нибудь всё забудется…
— У меня не вякнет, стерва! Строила, строила всем зенки, а потом царапаться! — развернулся Глазкин к баркасу. — Только ты, Григорий Иванович, подежурь у трапа, постарайся, чтобы не зашёл кто, пока я не выйду оттуда.
— Да что же вы задумали, голубчик?
— Проучить её надо. Чтоб неповадно было.
— Павел! Ты чего это?.. — поднял голову Странников на председателя суда. — Ты в должность вступил. Негоже тебе.
— Обойдётся, Василий Петрович, — хмыкнул тот. — Исповедую её с глазу на глаз, а вдруг ошиблась она, любит вас всем сердцем, но задурила, решила поиграться? Горазды на забавы некоторые вертихвостки. Вот и проверю да на ум наставлю, если что.
— Не метод это, — забормотал тот, конфузясь, — не любит она меня.
— Не любит — полюбит, — зашагал Глазкин к баркасу. — У баб настроение, словно ветерок весенний, то в одну, то в другую сторону.
— Василий, останови его! — затряс Задов Странникова за плечи. — Он же дурной, когда перепьёт… Натворит бед!
— А ну вас всех к чертям! — вырвал из его рук бутылку секретарь и прилип к горлышку, запрокинув.
Но водка быстро кончилась. Отбросив бутылку в сторону, он поманил Задова.
— Неси ещё! Оскорбили меня… Напиться хочу…
Баркас покачивался на волнах, поскрипывал трап, когда поднимался Глазкин. Тишина встретила его на палубе, дверь каюты не прикрыта, болталась на сломанных петлях. Пнув её ногой, он шагнул в каюту, застрял, задев косяк, сунул голову внутрь:
— Есть живые?
— Кто там? — взвился женский голос. — Подождите! Я переодеваюсь!
— Обойдёшься! — ринулся он за порог.
Женщина высунулась из-за ширмы-занавески, накинула на голые плечи покрывало, отшатнулась к стене:
— Что вы себе позволяете?
— К тебе пришёл! Не догадываешься зачем? — поедал он её жадными глазами. — Ишь, актриса из-за тридевяти земель! Брезгуешь нашим секретарём?
— Убирайтесь вон!
— Подумай. Не горячись, — снизил он тон. — Может, председатель губсуда тебя устроит? Слышала, наверное, про право первой ночи? Начни с меня!
Он раскинул руки, ощерился и, загоняя её в угол, начал приближаться.
— Я крик подыму!
— Ори! Только мы одни здесь. Компания вся по грибы отправилась. Твой покровитель, Гришка Задов, двери сторожит.
Она схватилась за табуретку, но он легко выбил её:
— Не дичись! Ты же опытная баба, не девка двенадцатилетняя, знаешь, как всё делается…
Но не успел договорить — с треском распахнулась за его спиной дверь и на пороге выросла фигура Егора Ковригина:
— Это кто же здесь балует? Кто шумит?
— Ты, Егор! — опешил на секунду Глазкин.
— Вот, проходил мимо…
— Ну и иди. У нас свои дела с этой дамочкой.
— Какие свои? Кричит женщина?..
— Пошёл вон! — выхватив наган, Глазкин упёр его в грудь Ковригину. — Сопротивление председателю суда знаешь, чем грозит?
