Единственной закавыкой, конечно, не красившей Ковригина, выявилась продолжительная задолженность по партийным взносам, но сия оплошность была не столь грешна и легко устранима.
Мнения Егора никто не спрашивал. Впрочем, он и сам прекрасно понимал, что никого не будут интересовать его мысли и соображения по таким вопросам. Ради порядка он всё же заикнулся насчёт Турина, когда был приглашён к Странникову.
— А что Турин? — буркнул ответственный секретарь, не отрывая глаз от бумаг на столе, весь в своих думах. — В столицу вызову как-нибудь, там и решу его дальнейшую судьбу. Думаю, рост по службе его обрадует. Или ты сомневаешься?
Егор знал своё место, поэтому не сомневался. Более того, казалось, скоро он вовсе многое забыл. Симеиз
[13], Мисхор
[14], Ай-Петри!..
[15] Дивным звучанием чаровали уже одни эти слова, а когда воочию узрел он чудеса на фоне лазурной поверхности моря, барахтающихся в волнах бездельников в бесстыжих одеяниях, надолго перехватило дух, и он, пока добирались до места, не переставая крутил головой, едва не свернув шею.
Катили они тогда от Севастополя к санаторию на лакированном автомобиле Крымкурсо
[16], однако поездке предшествовал небольшой конфуз. Ни Странников, ни Арестов, оказавшийся с ними в одном поезде, ехать ещё и в одной машине вместе не желали. Сделали, конечно, они это весьма деликатно. Председатель губисполкома нашёл причину задержаться на вокзале, задрав нос возле какой-то достопримечательности, затерялся и отстал, дав возможность Странникову с Ковригиным первыми достичь стоянки шикарных автомобилей Крымкурсо. Бедняге Арестову пришлось расплачиваться за вынужденное лукавство — он жарился на солнцепёке долгое время, изображая страстного любителя местных реликтов, прежде чем один из капризных водителей плюнул с досады и, позарившись на его пухлый бумажник, согласился везти одного пассажира вместо положенного комплекта. Многие прибывшие тем же поездом соблазнились частным извозом: транспорт выглядел неказистее, зато услуги гораздо дешевле. Инцидент не имел бы продолжения и показался бы нелепым и смешным, если бы не дальнейшие события.
Странникова с самого начала смутило и угнетало уже само присутствие председателя губисполкома в одном вагоне — в скорый Арестов подсел в Москве. Ещё более помрачилось его сознание, когда выяснилось, что долгожданный отдых придётся провести в компании с этим человеком — путёвки у них были в один Мисхорский санаторий. Его планы, кривил он губы, радужные намерения насчёт Маргариты Львовны летели ко всем чертям. Предчувствуя их неминуемый крах, он терял рассудок, стараясь найти выход и сделать всё, чтобы не оказаться теперь с ненавистным попутчиком в одном корпусе санатория, не загорать на одном пляже, не встречаться в коридорах и, что самое ужасное — не угодить в одну палату!..
Догадывался ли он, что примерно те же мысли мучили и Мину Львовича? Вряд ли. Поэтому, укатив с вокзала первым и выиграв время, Странников удачно поселился в, казалось бы, непритязательном угловом номере, впрочем, достаточно светлом, на два окна, выходящих к морю. На радостях он даже не поинтересовался у администратора по поводу занятости санатория отдыхающими; по его рассуждениям, Арестов со своими претензиями и тщеславием претендовать на подобное жильё не станет и выберет апартаменты солиднее.
Ковригину же предстояло снять квартиру в частном секторе, поблизости от санатория, куда можно было бы время от времени подвозить на машине Маргариту Львовну с подружкой, чтобы по возможности тайно встречаться. С появлением Арестова, совершенно не вписывавшегося в эти планы, Странников твёрдо усвоил не мельтешить с дамочками на виду и поселить их в ближайшем курортном посёлке, например, в Симеизе, в шести-семи километрах от Мисхора.
Оформившись в санатории и несколько успокоясь, Странников дождался Ковригина, и оба отправились к морю смыть наконец усталость и дорожную пыль в благостных волнах, заодно напрочь утопив и допекавшую нервотрёпку. Солнце скатывалось за горизонт, народа на берегу особенно не наблюдалось, и они славно провели время, пока обоим не надоело сладостно охать и ахать, погружаясь в ласковую прозрачную негу вод, фыркать от удовольствия, заплывая за красные буи, нырять к самому дну в надежде подцепить рапан покрупнее, чтобы потом весело, по-детски хвастать.
В номере уставший Странников сразу завалился на диван в прихожей, а Ковригин в зале принялся собирать на стол, доставая привезённые местные деликатесы и спиртное — ответственный секретарь ждал большого гостя. Богомольцев, работник ЦК, давний его знакомый из кадрового отдела, отдыхал в Мисхоре и обещался проведать. Знатный приятель с минуту на минуту мог пожаловать, и Странников, нервничая, поторапливал Егора. Всё наконец было приготовлено и расставлено на столе, когда неуверенный и тихий стук раздался в дверь. Богомольцев Исаак Семёнович никогда не стучался и, входя, вообще не касался дверей, перед ним их распахивали другие, но Странников все же вскочил на ноги, изобразил улыбку, схватив со стола рюмку, моргнул Егору, чтоб не мельтешил, и громогласно провозгласил:
— Милости просим!
Каково же было его недоумение и ужас, когда на порог ступил не кто иной, как знакомый уже администратор, за спиной которого маячил Арестов с огромными баулами в обеих руках, измученный и мрачный.
— Встречайте земляка! — не заметив изумления хозяев, меланхоличный администратор с дежурной улыбкой оглядел угощения. — Заждались? Прямо царский ужин приготовили.
Он глубоко затянулся аппетитными запахами, задержал взгляд на золотистом куске балыка и поблёскивавших крупных зёрнышках чёрной икры. Не сдержавшись, облизнулся и шутя погрозил пальцем на привлекательный штоф водки
[17] в прямоугольной зелёной бутылке:
— С этим, попрошу покорно, без злоупотреблений. Разрешаю исключительно по случаю приезда.
Сказав, вздохнул не без сожаления и, выполнив свой долг, удалился, явно не спеша.
Ковригин, не зная, как поступить, торчком застыл у двери, ни «проходите» председателю губисполкома, ни «здрасьте» у него не получилось. Он таращился на Странникова, ожидая его команд, но тот молчал с зажатой в руке рюмкой, словно проглотил что-то несказанно гадкое и жевал губы от ужасной горечи. Только теперь он приметил угол второй койки в комнате напротив, куда ранее второпях не соизволил заглянуть и теперь осознавал всю трагедию и комедию случившегося.
