Приглашённый спустя некоторое время в то же учреждение по пустяку к начальнику рангом выше, он сообразил, что это опять неслучайно, его помнили и ему не давали забыть. А когда он был вызван к самому Иегуде, догадался, что большие дела рядом.
Испугался по-настоящему, во время беседы был скован, всё ждал чего-то главного, соображал, выискивал, как ответить, но главного так и не услышал. Разговор крутился вокруг издательских проблем, выпуска некоторых произведений отдельных авторов, в том числе Иегуда вспомнил и про его готовящийся сборник фельетонов, а потом, будто невзначай, коснулся личности известных журналистов, скандальных литераторов, важных руководителей. Кольцов с запозданием понял, в кого его пытаются обратить, — в элементарного стукача, и в тот же вечер, нализавшись в одиночку до чёртиков, что позволял себе крайне редко, схватился за револьвер.
Действительно ли он пытался застрелиться?.. Представив собственное тело растерзанным и бездыханным, разметавшиеся куски кровавого черепа, вылил в себя спиртного больше, чем мог осилить организм, и его внутренности начало выворачивать с ужасными мучениями. Тут уж следовало спасать собственный желудок, про револьвер забылось само собой; проснулась жена, в безобразном виде застала его на кухне, катающимся от болей по полу… Одним словом, увезли его в больницу с тяжёлым отравлением.
Когда ещё зелёным, но уже выздоравливающим, навестил его Иегуда, приказал сдать оружие. Этим и ограничился, освободив от душевных нотаций.
— Дурак! — только и сказал. — Никто из тебя шпиона делать не собирался и не собирается. А пить если не умел, так не учись.
После того случая их отношения нормализовались, однако дружескими не стали; хотя случались вполне доверительные беседы за рюмкой коньяка. Иегуда мог пить без меры, Кольцов пьянел после третьей рюмки, молол чушь, его клонило спать.
Иегуду интересовали те же большие люди, заглядывавшие или звонившие в издательство: Горький, Эренбург, Петров, Серебрякова
[47], театральные знаменитости, иностранцы. Кольцов постепенно привык, с него не требовалось разглашать чьих-то чудовищных тайн, заговоров, военных секретов, темы их бесед вовсю обсуждались рядовыми работниками издательства в курилках в виде нелепых слухов, чудных анекдотов, несуразных сплетен. Причиняло ли это кому-нибудь вред?.. Кольцов не задумывался.
А неприязнь?.. Что ж, неприязнь… Чувство. Оно как закатилось однажды в тайный уголок его души при встрече с тем гадким хорьком, так там и запало. Иногда скалило зубы. Но не более того. Взбрыкнулось нежданно-негаданно при виде двух соглядатаев-идиотов ОГПУ и выплеснулось нелепым образом наружу. Он и сам растерялся: они его звать в машину, он им — погулять по городу хочу (и чего не видел?!); они его к своему начальнику, мол, тот дожидается с важными людьми города, стол накрыт, а он им — везите в тюрьму! Встреча с вонючими зэками ему вдруг важней оказалась!.. В общем, старая дурь ударила в голову. Такое уже бывало с ним.
Как-то понесло — очерки о героическом жизненном пути Троцкого удумал один за другим расскатывать в «Огоньке». Целую серию! В голове ещё планы витали насчёт Радека, Рыкова
[48]… Но первым, как и в жизни, конечно, Троцкий — славный основатель Красной армии, защитник революции от белой интервенции, величайший Наркомвоенмор!.. Ему намекали, что опасная эта затея, Троцкий из обоймы выпал, почти всех постов лишён, находится в опале, кресло под ним пошатывается, словно скамейка под висельником… А его несло, собственного нюха не нажил, зато норовом обзавёлся и, что греха таить, тайком по привычке прислушивался он ко Льву Давидовичу…
Иегуда тогда к себе его приглашать не соизволил, просто позвонил по телефону… и пар сшиб. А если бы не он?..
Вот и теперь, сиди, думай, как выкручиваться из дурацкой катавасии с тюрьмой?
Кольцов поглядывал на дежурного, тот начал подавать признаки пробуждения — зашевелил надраенной до блеска каким-то кремом головой, прислушался. За стеной наконец-то шумно задвигали стульями. Кольцов поднялся с дивана, размял ноги, отошёл к окну, чтобы не мешать выходящим. Но он ошибся, его пригласили, когда и половина заседавших не вывалилась. Кастров-Ширманович, оставив за столом председателя исполкома Васёнкина и ещё несколько важных чинов, сам поднялся навстречу с протянутой для пожатия рукой:
— Не заснули, Михаил Ефимович? Вот так приходиться работать после вскрытия треклятого гнойника.
— Это меня извиняйте, — заторопился Кольцов. — Днём надо было. Не рассчитал.
— И днём не продохнуть, — начальник ОГПУ с трудом скрывал съедающую злость и досаду. — Если бы послушались моих орлов, Носок-Терновского ещё застали бы. Очень увидеться с вами хотел, но не дождался, выехал в районы.
— Да разве он выехал куда? — вмешался глазастый Васёнкин, вставая и тоже протягивая руку для пожатия. — Ему ж доклад готовить, в Москву скоро ехать! Заперся, наверное, у себя, катает выступление.
— В Трусовский район. К Кудрявцеву, — с неприязнью пресёк разглагольствования председателя Кастров-Ширманович. — Опять народ по социуму вопросы забивает, то бани нет, то дров. Мелочовка, а не обойтись! Кудрявцев, сами знаете, без денег, как в дерьме.
— Не слышал, не слышал, — мялся Васёнкин. — Товарищ секретарь меня бы туда взял. Собирались ведь вместе. Разговор о поездке был.
— Вот он и махнул.
— Ну да, — поджал губы председатель; был он подвижен, простоват, но с хитрецой. — Чего ему тут с нами… — и он указал Кольцову на стул рядом с собой. — В Трусовский?.. Значит, приспичило.
— Корю себя, корю, — не зная, куда прятать глаза, Кольцов закраснел от лукавства. — С утра к нему собирался, но бес попутал.
— Чаёк-то не помешает нашему разговору? — ткнулся к нему Васёнкин. — Признаться, в горле пересохло. С утра кричим.
— Так уж и кричим, — подсел рядом и начальник ОГПУ. — Склонен ты раздувать, товарищ председатель.
— Нам положено, мы к народу ближе и болячками их живем, — принимая чашку с чаем от невесть откуда взявшейся юркой официантки, тот поставил её перед Кольцовым. — Первый стакан гостю, — улыбнулся крепкими зубами.
— С превеликим удовольствием, — отставив чашку, принялся пожимать руки остальным Кольцов. — Я ведь к вам со своими планами. За советом и за помощью.
— Знаем, знаем, — сжимался вокруг них круг любопытствующих, но Васёнкин как-то незаметно оттеснил напиравших, не вставая с места, по-хозяйски принял чай для себя, не поделившись с Кастровым-Ширмановичем, слил в блюдце кипяток, подул толстыми губами, отхлебнул неторопливо и также неторопливо принялся изучать Кольцова; особенно его заинтересовал значок на пиджаке.
— Это что же?.. Награда какая? Вроде не похожа.
