Кстати, упомяну московских балерин, особенно запомнившихся мне в 20-х и первой половине 30-х годов: Гельцер, Рейзен, Кригер, Банк, Абрамова, Подгорецкая, Кудрявцева, Ильющенко.
Помимо балетных спектаклей, мне часто доводилось выступать и в спектаклях оперных. Например, я танцевала в «Князе Игоре» партию половецкой девушки, а в «Иване Сусанине» – вальс в польском акте. Особенно любила я танцевать в «Руслане и Людмиле», где целых два акта с балетом. Один – почти полностью балетный, правда, там Ратмир поет. Очень красиво поставил танцы Захаров. Из легких шарфов танцовщицы создавали шатер… Помните: «…Девы дивные, девы, слетайтесь…»? Там была партия для первой танцовщицы, которую я и исполняла. А в центре сцены – удивительная Бронислава Златогорова, поющая Ратмира…
Но я, кажется, отвлеклась. Вернусь к Авроре.
«Спящая красавица» не делала Большому сборов. Сегодня это звучит странно, а тогда спектакль шел при полупустом зале и считался провальным, устаревшим. Также считалось, что каноническая постановка Петипа, возобновленная в свое время Горским, тяжеловесна, отталкивает засильем пантомимы.
Too Xoa
Словом, требовалось омолодить балет. Сделать пластическую операцию. Ее поручали и Касьяну Голейзовскому, и эксперту по «Спящей» Федору Лопухову. Однако новое лицо балета не становилось привлекательнее.
Наконец в 1936-м за дело взялись Асаф с Александром Чекрыгиным. По замыслу дирекции Большого первый был призван представлять вкусы молодого поколения, второй – стоять на страже традиций. (Ведь Чекрыгин начал служить в Мариинском театре как мимический актер еще в самом начале XX века. В 30-х годах он пришел к нам, в Большой.)
И все же их постановка оказалась дерзкой, по тому времени, можно сказать, почти неуважительной к «Спящей красавице», какой мы ее знали. Они бесстрашно подставляли себя под удары критики.
– Ну и пусть гложут, все равно не съедят, – сказал Асаф, убежденный в правоте своего хореографического видения.
Если не вдаваться в подробности, а дать картину новой редакции крупными мазками, то Асаф в тандеме с Чекрыгиным попытались прежде всего освободить балет от тягостной жестикуляции, от мимических сцен или хотя бы сократить их. «Спящая» стала почти чисто танцевальной.
Например, выброшен был разговор жестами между злой Феей Карабос и доброй Феей Сирени, объяснявший зрителю, что Аврора умрет от укола веретеном. Вместо этого Асаф придумал танцевальную интермедию. В танце с веретеном девочка и мальчик из свиты Сирени прорицали будущее принцессы (прямо как у Жан-Кристофа Майо в «Ромео и Джульетте» 1998 года).
Асаф с Чекрыгиным щедро одарили фею Сирени. У Петипа эта партия сводилась к элегантному вышагиванию с жезлом вдоль и поперек сцены.
Постановщики нашей «Спящей» ввели вариацию для Сирени в прологе, не существовавшую у Петипа. Дали они ей и соло в акте дриад, которого у Петипа тоже не было. Асаф по-своему, и очень интересно, переделал ряд танцев, считавшихся каноническими. Кстати, сам он танцевал Принца.
Да, та «Спящая» пестрела новшествами. Я с наслаждением танцевала в помолодевшем, сенсационном для тех дней спектакле.
…Ее Величество хореографическая мода, убедилась я, делает со временем повороты на 360 градусов. Правда, подобного рода вращения, как известно, происходят по спирали.
То, что постарались изменить в 1936 году в «Спящей» Асаф с Чекрыгиным, было восстановлено в недавней версии Мариинки. Это я о спектакле, показанном в лондонском Ковент-Гардене в 2000 году и, к слову, шедшем четыре часа.
В 1952 году Асаф поставил в Большом еще одну версию «Спящей», в этот раз совместно с Михаилом Габовичем, где Карабос впервые танцевала на пальцах. Такую новацию потом подхватили другие постановщики.
Кстати, в одном из спектаклей «Спящей», в 36-м году, меня подстерег небольшой сюрприз. В последнем акте во время заключительного па-де-де вдруг погасли юпитеры, освещавшие сцену. Такого ЧП история Большого еще не знала. Свет пропал и в оркестровой яме, но музыканты продолжали играть. Вслепую!
Из зрительного зала на нас вскоре направили аварийный прожектор. И публика, думаю, не сообразила, в чем дело.
Но этот спасительный луч ослепил нас с Владимиром Преображенским, моим партнером. Мы не видели ни друг друга, ни границ сцены.
– Продолжай! – шепнул Володя.
Я танцевала наугад, крутила пируэты, каждый раз изумляясь тому, как руки Преображенского находят меня, да еще вовремя. Пришлось протанцевать все адажио
[12] на ощупь в безмерном, пустом пространстве с партнером-невидимкой, прежде чем включили большой свет. Уф!
Дирекция театра расчувствовалась и записала нам по благодарности в трудовые книжки. Трудовая книжка балерины? На Западе никогда не могли понять, что за фрукт я имею в виду.
А управляющего Мосэнерго посадили. Время было такое…
Теперь, если позволите, – о спектакле «Спящей», запавшем в память не овациями – бедой. Той «Спящей красавице», что давали в Большом в марте 1938 года. О случае, когда в волшебный хрустальный замок на горе, именуемый балетом, ворвалась незваная гостья – реальная жизнь. А жизнь тогда была жутковатой.
О чем, возможно, старались не думать в этот весенний вечер зрители, заполнившие золоченую чашу театра до галерки. Я танцевала Аврору. Сказочным принцем, партнером моим, был мой брат Асаф.
В антракте перед вторым актом стою за кулисами, разогреваюсь. Сейчас поднимут занавес. Вдруг подбегает вахтер:
– Там какие-то дети у служебного входа. Двое, с букетом. Назвались Аликом и Майей. Вас спрашивают.
У меня сразу руки-ноги затряслись. Дети здесь, а где же Рахиль?!
Ведь она, Ра, собиралась прийти на «Спящую», и мы с Асафом ожидали увидеть ее в конце спектакля у рампы среди восторженных балетоманов. По обыкновению, с цветами. Весной сестра любила дарить мимозу. А тут вдруг исчезла, бросив детей одних? Немыслимо!
Ознобом накатилась жуткая догадка. Рахиль схватили нелюди из НКВД. Жена «врага народа»!
Я не успела вам сказать, что в мае прошлого, 1937 года арестовали Михаила, красивого умного мужа Рахили. Лишь десятилетия спустя я узнала, в чем его обвинили. Ему приписали создание в Заполярье, где он служил консулом, «контрреволюционно-террористической группы». С кем и против кого? С белыми медведями против пингвинов?
Я понимала: это еще не вся трагедия. Это лишь ее очередной акт. А сколько их еще будет в нашей семье, актов траурного спектакля в постановке Сталина?
…Что я танцевала, как танцевала – убейте меня, не помню. Помню только, брат нашептывал при каждой поддержке:
