Мы, ученицы Гердт, свято следовали ее наказу перемещать руки из позиции в позицию, никогда не показывая внутреннюю часть ладони. Движение идет от локтя, наставляла нас Елизавета Павловна. Округлая рука не «скачет», будто в мультипликации, а «поет», и Гердт умела прекрасно объяснить, как сделать, чтобы руки «пели».
Научила она своих воспитанниц и редкостному чувству позы, удивительной общей красоте танца, его органичности.
Среди ее учениц Екатерина Максимова, Александра Данилова, Виолетта Бовт, Алла Шелест, Раиса Стручкова, Майя Плисецкая…
Елизавета Гердт
Несмотря на щадящую мягкость метода Елизаветы Павловны, мое умение владеть своим телом, должна признаться, прямо взлетело на новую ступень от занятий с ней. Слово «взлетело» напомнило мне о том, что класс Гердт способствовал особой легкости прыжка танцовщицы. Да и моя, как мы, балетные, говорим, вращательная техника тоже, знаю, улучшилась у Гердт.
Гердт-педагог покорила меня умением по-настоящему объяснить все, решительно все. Такое редко кому из балетных наставников удается. Можно полагаться на псевдопрофессиональные фразы вроде «переложи руку вперед», но нельзя скрыть за этим неспособности дать ученику четкий совет. Наряду с Вагановой, Гердт была мудрой советчицей.
Если сравнивать ее класс с вагановским, то у Агриппины Яковлевны некоторые элементы, на мой вкус, казались утрированными, может быть, даже перенасыщенными. Думаю, порой утрировала она сознательно, чтобы до нас лучше доходило. У Гердт же ощущались некая особая мягкость и благородство. Стили у этих педагогов были полярные.
Ваганова могла сорваться до резких выражений, а Гердт всегда оставалась сама учтивость. Гердт предлагала то, что Ваганова заставляла. Правда, эта учтивость, думаю, подходила не всем, ибо порой становилась уютным лоном для лености.
Да, Гердт никогда ничего не «выбивала». Возможно, ленивая ученица и упускала многое, не почерпывала полностью из кладезя таланта Елизаветы Павловны. В классе Гердт нужно было хотеть. У нее надо было брать.
Когда ученики, случалось, не выполняли заданий, а то и грубили, ее воспитание и природная мягкость не позволяли Елизавете Павловне даже заострять на этом внимание. Внешне она не проявляла никаких признаков обиды, только потом жаловалась:
– Знаешь, Мита, они, по-моему, или не любят мой класс, или не понимают его…
Хотя Гердт, конечно, сознавала, сколь высокое и почетное место она занимала в иерархии балетных педагогов.
К Вагановой Гердт относилась, как ко всем, – ровно, мягко. Но без пиетета. Елизавета Павловна считала, что у Агриппины Яковлевны тенденция заставлять учеников копировать саму себя. Не признавала ее и основателем некой школы.
С улыбкой вспоминаю: много лет спустя, уже давным-давно завершив свою танцевальную карьеру, я случайно встретила Гердт на улице.
– Ах, Мита, Миточка, – покачала головой Елизавета Павловна, – почему ты не приходишь ко мне заниматься? Мне тебя не хватает. Ведь ты всегда любила учиться…
Сейчас, по прошествии стольких лет, уже не припомню всех деталей, но как-то мне попались мемуары кого-то из многочисленных учеников Гердт. Там была хорошая мысль о том, что на дворе, мол, царит жуткая неблагодарность, что у людей отбило память на добро, полученное от других. Никто не хочет даже вспоминать своих учителей. Сплошь самоучки, бахи или, в крайнем случае, моцарты, самокритично жалуется балерина – ученица Гердт.
Посмею не согласиться – не все так уж черно. Думаю, все мы, ученики Гердт, благодарны ей. Только не каждый умеет это высказать.
Из сегодняшнего дня хочется обратиться к любимой учительнице, открывшей мне столько тайн классического танца и педагогики. Елизавета Павловна, Ваши заветы живы! Третье тысячелетие сменило второе, хореографию бросает от классики к авангарду, и наоборот, но Ваши идеи по-прежнему остаются откровением для мировой балетной коммуны. Даже сейчас, когда я учу, скажем, англичан или немцев и показываю дополнительные комбинации, почерпнутые в Вашем классе или навеянные им, артисты-профессионалы широко распахивают глаза.
И еще одно. Каждый день, Елизавета Павловна, я убеждаюсь в правоте простой мысли – Вы часто высказывали ее на протяжении всех лет наших с Вами занятий: обучая других, педагог учится сам.
Это было верно, когда еще молодой танцовщицей я давала уроки в балетной школе и видела на чужих ошибках, как должен совершенствоваться мой собственный танец. Это верно и сегодня, когда, работая с учениками, в зеркале моего класса я открываю для себя педагогические новшества. Те, что помогут развить наш дар движения полноценнее и быстрее.
Я благодарю судьбу: она рано свела меня с замечательными педагогами. У каждого из них я взяла крупицу. Эти крупицы – в основе мозаичного панно моего метода. Ничто не берется ниоткуда! Во многом верно и утверждение: педагог учит тому, чему он научился у своих учителей. Полученное от наших наставников просеивается и сортируется нашим вкусом, со временем преломляется через наш опыт, переосмысливается, переплавляется нашим художническим сознанием. Мозаика становится драгоценным сплавом. Пожалуйста, не забудьте добавить и щепотку собственного таланта!
Балетная педагогика это искусство. На становление учителя балета нужны порой десятилетия. Подлинный дар наставничества обнаруживает в себе совсем не каждый танцовщик, балерина, хореограф. Один из десятков? Пожалуй, нет. Один из сотен? Ближе к истине.
Мне часто задают вопрос: какой главный совет дала бы я начинающему педагогу?
Если не углубляться в дебри технических тонкостей, оставить в стороне множество аспектов интуитивного, почти мистического взаимодействия учителя классического танца с его учеником, то, скажу я вам, самым трудным, пожалуй, является развитие в ученике того, что американский критик назвал «динамической релаксацией». А по-русски – способности к двигательной раскрепощенности.
Педагогу обязан помочь танцовщику достичь координации, чувства баланса, невесомости, на которых зиждется любое танцевальное па или спортивное движение; а еще важнее – не задавить в нем врожденную способность к этому!
[18]
Помню, юной балетной ученицей я пришла в цирк и поразилась той легкости, той удивительной раскрепощенности, с которой скользят под куполом канатоходцы. Вглядываясь в лица артистов высоко-высоко над манежем, я приметила нечто очень важное: они, эти лица, спокойны! В критический момент циркового номера люди на натянутом канате сумели сбросить с себя напряжение, сохранить двигательную свободу, обрести состояние релаксации.
