Я давала уроки, давала уроки, давала уроки… чаще всего четыре урока в день, в 35-градусную жару в душном, влажном Нью-Йорке, носясь с одного его конца на другой, ибо вскоре стала работать в четырех местах.
Я мало общалась с выходцами из СССР. Но с некоторыми людьми встречи в почти тропическом Нью-Йорке казались мне прикосновением к чистому, хрустящему подмосковному снегу.
Я храню пожелтевший фотоснимок миловидной седеющей женщины с усталыми глазами. Рядом девочка. На обороте надпись: «Мите и Мише от Светланы и Оли. С приездом!»
Это Светлана Аллилуева, дочь Сталина, со своей дочкой. Они разыскали нас сразу же после нашего появления в Нью-Йорке и первыми навестили со словами ободрения и поддержки.
Светлана Аллилуева с дочкой Олей
Судьба свела меня с дочерью Сталина еще в военные годы, когда я вернулась в Москву из куйбышевской эвакуации танцевать в «Дон Кихоте». В осажденной столице люди тянулись друг к другу. В мою коммуналку в Щепкинском проезде постоянно заглядывали гости, знакомые и незнакомые. Благо окна мы заклеили бумагой, можно было посидеть, не нарушая приказа о светомаскировке. Кто-то тогда привел группу «кремлевских юнцов»: Степана, сына Микояна, Светлану с братом Васей Сталиным. Позднее Вася продолжал заглядывать к нам, одаряя царскими по тем временам подарками: то поросеночком, то бутылкой красного вина.
Вот откуда я знаю Светлану.
К той нашей встрече в Нью-Йорке Светлана уже разошлась с Уильямом Петерсом, американцем-архитектором. Они прожили вместе всего два года. Ей казалось, что интерес к ее книгам угасал, американский быт поворачивался темной стороной.
Тем не менее она поразила меня своей жизнерадостностью и философским отношением к жизни. Рассказывала много и бросила запомнившиеся фразы:
– Когда люди оказываются в эмиграции, то иные, поддавшись ностальгии, начинают сожалеть о том, как все сложилось. Но это те, кто, оставшись дома, сожалел бы еще больше…
А пока Светлана старалась поддержать меня, внушить мысль в духе Дейла Карнеги: чего судить-рядить о чем-то уже свершившемся. Особенно если возврата нет.
– Я никогда ни о чем не жалею, – заметила она. – Как Бог распорядился, так и должно быть в человеческой судьбе…
В тот день, появившись у нас, Светлана с порога спросила:
– Не слышали ли чего-нибудь о моих детях?
Имелся в виду Иосиф, сын от первого брака с Григорием Морозом, и дочь Екатерина – от второго брака с Юрием Ждановым. К сожалению, я давно о них ничего не слышала.
Из разговора мы почувствовали, что Светлану тревожат ее денежные дела. По сути, она преподала нам, советским людям, брошенным в пучину развитого капитализма, первый урок, касающийся финансовой стороны жизни.
Светлана рассказала, что выход книг поначалу принес ей, конечно, порядочные деньги. Но она долго толком не знала, сколько именно. Средствами управляла ее юридическая фирма. Причем адвокаты почему-то не ставили Светлану в известность ни о поступлениях, ни о тратах. Тем не менее она чувствовала себя вполне обеспеченной и не стеснялась в расходах.
Вскоре обнаружилось: денег вдвое меньше, чем она думала. Слухи о каком-то «швейцарском золоте», будто бы оставленном ей в наследство Сталиным, – разумеется, обывательский бред, вымысел толпы.
Петерс между тем пребывал на грани банкротства. Само собой, преданная русская жена тут же взялась оплатить все его долги. Когда они разошлись, оказалось, что у Ланы Петерс, как называла теперь себя Светлана, осталась лишь пара-другая сотен тысяч долларов.
Но и эти немалые средства стремительно таяли. Скажем, дорого стоило обучение дочери Ольги в частной католической школе. Когда мы встретились со Светланой в Нью-Йорке, она не предполагала, что впереди ее ждут и более тяжелые времена.
Позднее, уже в мою бытность в Лондоне, Светлана опять разыскала меня и пришла посмотреть мой класс.
Пианистка-аккомпаниатор узнала знакомое по телепередачам и газетным фотографиям лицо.
– Простите, мадам, – вырвалось у нее, – вы, случайно, не Аллилуева?
– Ошибаетесь, – отрицательно покачала головой Светлана.
Она устала от людского любопытства.
После ее переезда в Англию Светлане приходилось существовать за счет благотворительности британских властей. Последняя весточка от нее пришла, когда она вернулась в Америку, в штат Висконсин, где жила с Ольгой и двумя кошками, тоже на социальное пособие. Вдали от людского любопытства…
Мы по-прежнему обитали вместе с Мишей. Он танцевал на американских сценах: Нью-Йорк, Питтсбург, Сент-Луис, Индианаполис… Его помнили в США по гастролям 1974 года, когда совсем еще молодым танцовщиком он понравился балетному критику «Нью-Йорк таймс» Клайву Барнсу. А комплимент Барнса – это как медаль.
Но мой сын хотел полностью переключиться на педагогическую карьеру. К тому же он постоянно мечтал о жизни в Париже или Лондоне.
А еще – о хорошей машине. Деловой хваткой Миша в то время, надо признать, пока не отличался. И вот наконец купил автомобиль. «Секонд-хэнд», то есть подержанный, причем за сущие копейки. Настроение у него было приподнятое: ну, повезло! Получилось дешево и как будто сердито.
Тогда в Америке мода на гигантские лимузины уже сходила. Наше серое чудище – то ли «линкольн», то ли «шевроле» – имело привычку перегораживать на поворотах авеню и стриты, приводило в бешенство нью-йоркских таксистов и едва влезало в парковочное пространство между уличными счетчиками.
Это был скорее бегемот на колесах, чем автомобиль. И буквально на пятый день он подох. Попытки механиков оживить зверя лишь исторгали из его чрева жуткий загробный рык.
Мы стали отличаться от типичных американцев не только тем, что мы из России, но и тем, что без колес.
С квартирой посчастливилось больше. У нас уже появились кое-какие деньги, и, поблагодарив нашу американскую меценатку за кров, мы купили собственную скромную, но миленькую двухкомнатную обитель в 16-этажном доме на углу Сентрал-парк-вест и 67-й улицы. Место замечательное. Близко к АБТ и к Консерватории танца.
А также, как видно по названию улицы, близко к удивительному и обожаемому ньюйоркцами Центральному парку.
Когда я впервые ступила в него, показалось, что это хаотичное творение самой матушки-природы. Нагромождения скал, словно сброшенных с небес божественной рукой. Привольно, сикось-накось протоптанные дорожки. Озерца, оставшиеся, наверное, от эпохи ледникового периода, – так причудливы их очертания, так органично вписались они в окружающий ландшафт… Нет, все это, с удивлением узнала я, рукотворное. Капризы природы придуманы и сперва вычерчены на бумаге архитекторами Олмстедом и Во. Для имитации стихии тоже нужны таланты.
