Обошла их, открыла дверь и стремительным толчком выставила братца за порог. Потом ловким пинком отправила туда же и ошарашенную быстротой ее действий бабенку. Закрыв дверь, повернулась ко мне и, еще разгоряченная сражением, сердито спросила у меня:
– Ты зачем его позвала? Знаешь же, что от него никакого толку нет. Хорошо, что мне повезло, на улетающий самолет билеты были. Не то приехала бы только завтра.
Я промолчала. В голове стоял туман, сердце болело. Ксюша скинула шубку, стянула сапоги, обняла меня одной рукой и повела в комнату. Что было дальше, я помню очень плохо. Пелена слез, отчаянное горе и все. Увы, в подготовке похорон я Ксении ничем помочь не смогла.
Через два дня я сидела на диване в ожидании заказанного Ксенией автобуса, чтобы ехать сначала в зал прощания, где уже была бабушка, потом в церковь на отпевание, опустошенная, не в силах даже плакать.
Когда меня обняли теплые руки, сразу поняла, кто это, и прислонилась к нему. Олег Геннадьевич молчал, ласково гладя меня по волосам. Мне сразу стало легче. И я решила, что выйду за него замуж. Не в благодарность, а потому, что он меня понимает. А не это ли главное в семейных отношениях? И я тоже сделаю все, чтобы ему со мной было хорошо.
С синего неба медленно струился легкий снежок, будто плакал. После прощания небольшой гроб с голубой обивкой, отороченной белым прозрачным кружевом, несли Виталий и наши знакомые. Было очень тихо. Слезы текли у многих, но все сдерживались, помня, что бабушка не любила публичной демонстрации чувств.
После поминок Олег Геннадьевич нежно поцеловал меня на прощанье и уехал.
И тогда ко мне подошел Макс. Откуда он взялся? Я его не видела ни на похоронах, ни на поминках. Что-то говорил, я не разобрала, в ушах звенело, голова жутко болела. Потом взял мою сумочку, вынул телефон, зачем-то по нему позвонил, отдал обратно. Сжал ладонь, молча глядя в глаза, и ушел, когда к нам подошла заинтересованная Ксения. Спросила, кто это, я ответила, что знакомый. Она не поверила, но я на ее вопросы отвечать не стала. Просто не смогла.
На работу я не ходила, мне дали отпуск на две недели. Вера Гавриловна заявила, что постаралась для меня, чтоб успокоилась, в себя пришла. Якобы генеральный из уважения к ней пошел навстречу и мое заявление на отпуск подписал. Это было не так, и в отпуск меня Олег Геннадьевич отправил сам, но я начальницу разоблачать не собиралась.
Отметили девять дней, и Ксения с Виталием уехали. И почти сразу приехал Олег Геннадьевич. Прижал меня к груди и попросил:
– Катя, поехали завтра в ЗАГС?
Я вскинула голову и с недоумением на него посмотрела. Душа болела, как выжженная, и никаких ЗАГСов мне на дух было не надо.
– Давай попозже? – боюсь, это прозвучало гораздо более категорично, чем я хотела.
– Попозже это когда? – он напрягся.
– Когда закончится срок траура. – Не знаю, с чего это пришло мне в голову.
– И когда он закончится? – он выпустил меня из объятий, отошел на шаг и сложил руки на груди, свирепо сверля меня взглядом.
– Э… – я лихорадочно пыталась вспомнить, когда заканчивается траур по близким родственникам. – Через полгода?
Он вспылил.
– Ты издеваешься?
Я успокаивающе положила ему руку на рукав.
– Нет, конечно.
– Тогда поедем ко мне? Здесь пахнет смертью.
С этим я была согласна, в квартире в самом деле витала скорбь. Но ехать с ним никуда не хотела. Просто чувствовала себя совершенно разбитой. Неужели он этого не понимает?
– Давай попозже, а? – попросила устало.
– Ты мне просто голову морочишь, вот и все! Октябрина была права! – он резко повернулся и вышел, хлопнув дверью.
Какая Октябрина? Потом до меня дошло, какая, и вопрос трансформировался: при чем тут Октябрина? Я не поняла его злости. И даже протянула вслед руку, желая остановить, но тут же ее уронила. Пусть будет, как будет. Никаких шагов для примирения я предпринимать не буду. В конце концов, я ему никогда не говорила не то что о любви, а даже о симпатии. И, в принципе, ничего не должна.
Но все равно чувствовала себя отчаянно виноватой. И жутко одинокой.
Глава двенадцатая
Пятница. Все радуются предстоящим выходным, а у меня на сердце тоска. Не хочу возвращаться в пустой дом. Никак не могу смириться с тем, что бабушки больше нет. Больно. Эта боль опустошает меня, чувствую себя обездоленной. И Олег Геннадьевич не звонит, а мне без него тоскливо. Наверное, такое же чувство испытывает бездомная дворняжка, которую подобрали, приютили, приручили, заставили верить во что-то хорошее и снова безжалостно выбросили на улицу, в грязь и холод.
Заставляю себя работать, но тупо смотрю в монитор, не понимая, что там. Так нельзя. Никто за меня работать не будет, у всех своей работы полно. С трудом сосредоточившись, запустила программу, завела данные. Пока она крутится, подсчитывая итоги и оформляя протокол, смотрю в окно, в совершенно пустое серое небо. Без малейшего просвета. Даже голубей, которые гнездятся на чердаке соседнего дома, и тех не видно.
– Катя, сходи-ка к Элеоноре Павловне, возьми у нее приказ. – Я и не заметила, как в кабинет вошла Вера Гавриловна. – И спроси у нее, нет ли телеграммы из министерства. Я с начальником департамента говорила, должны уже прислать.
Я несколько удивилась. Обычно приказы разносили сотрудники общего отдела. Похоже, меня специально отправляют прогуляться, чтоб взбодрилась. И это правильно! Не то я снова расплачусь прямо за рабочим столом. Сколько можно? Нужно, наконец, взять себя в руки.
Встала, поправила платье и как зомби поплелась на седьмой этаж. Перед приемной остановилась, потрясла головой, зачем-то отряхнула подол. Заходить ужасно не хотелось, стыдно было глядеть в глаза сердитому Олегу Геннадьевичу. Умом я понимала, что нужно прекратить эту тупую волынку, помириться с ним, переехать к нему, наконец.
И тут меня осенило: я так и сделаю! Вот возьму в эти выходные и приеду к нему! С вещами! Будет сюрприз, надеюсь, приятный. И с ним я не буду чувствовать себя одинокой и всеми забытой. Решившись на это, с облегчением вздохнула. В самом деле, это же так просто! И чего я тянула, не понимаю?
Зашла в приемную, надеясь, что генеральный не вздумает выглянуть из своего кабинета, не хотелось говорить с ним так, мимоходом. Уж мириться, так мириться. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Увидев меня, Элеонора Павловна улыбнулась и поздоровалась. Вроде все как всегда, но вот улыбка у нее была какая-то неестественная. Зуб у нее болит, что ли? Попросила приказ, спросила про телеграмму, она уставилась в комп и замерла.
– Вот гадство! Опять программа слетела! Подожди, придется перегружать! Посиди! – и она откинулась на спинку сиденья, нервно барабаня пальцами по столешнице и почему-то нетерпеливо поглядывая на кабинет генерального.
