– Как бы не так! – возмутился молодой офицер. – Я – другой!
– Все мы другие, пока чином малы-с, – усмехнулся их старший товарищ, капитан Черенков. – Как в народе о том говорится? – Он вновь дернулся себя за рыжий ус. – Пока других возим – сердцем скромны-с, а как придет самим пора погонять, глядишь, и прочим страшны-с будем! – Капитан нагнулся, заговорил тише. – А Петра Андреевича, какой бы он ни был, мне все-таки жаль, господа. Не тот он человек, чтобы из него козла отпущения делать! У него достоинство есть – пулям не кланялся!
Но причуды судьбы, так похожие на явное издевательство над подчиненными, причем идущие с самого верха, только еще начинались. Князь Меншиков еще прежде посылал прошение в Петербург, в военное министерство, выслать ему топографическую карту этой части Крымского полуострова: от Севастополя на восток до развалин Инкермана, от Инкермана через всю долину Черной речки на юг до Федюкиных гор и Чоргуна, от него до Кадыкиойя и Балаклавы, и далее по побережью вновь до Севастополя. Но, увы, военный министр князь Долгоруков, ненавидевший злого на язык князя Меншикова, терпевший от него еще в Петербурге, самым серьезным образом отписал главнокомандующему, что «подобная карта в стране единственная, оттого он выслать ее не может». И только после того как Николай Первый, внезапно прознавший об отказе, взорвавшийся бомбой, с пеной на губах заорал на Долгорукова: «Ополоумел, князь?! Россию погубить желаешь?! Слуги государевы! – А следом в справедливом гневе едва и чувств не лишился. – Тати и лиходеи, прости господи!..» – карта была срочно отослана, но ко времени ей прийти было не суждено.
Накануне сражения Меншиков переехал из Чоргуна на высоты Инкермана, где неподалеку от развалин, на брошенной турками вилле, и расположился его штаб. В окрестностях стояли полки генерала Павлова и двенадцатитысячный «крымский» резерв. Само словцо «Инкерман» было турецкого происхождения и означало «пещерная крепость». Много перевидало это место! Тут, где Черная речка впадала в Севастопольскую бухту, еще древние киммерийцы основали укрепления, затем пришлые эллины поставили крепость. Во времена Римской империи здесь открыли каменоломни – в конце первого века сам святой Климент, будущий папа римский, за веру был сослан сюда работать киркой и лопатой. Первые христиане, укрываясь от своих гонителей, на веревках поднимались на недоступную высоту и выдалбливали в скалах гнезда. Так рождались на полуострове первые горные монастыри. Возможно, именно тогда и возник на одной из скал знаменитый крест с надписью по-гречески: «Сей крест вырастает в отводок смоковницы Божьей и жнецы не искоренят его корней». Жнецами были гонители христиан. Надпись образно и красноречиво утверждала несокрушимость Церкви Христовой. В бытность Византийской империи крепость, названная Каламита, стала крупным оплотом на Таврическом полуострове, а в позднем Средневековье, когда турки захватили Константинополь, Каламита, еще более укрепленная, принадлежала княжеству Феодоро. Но христианский век ее на тот момент подходил к концу – в 1475 году османы, с кровавым триумфом шедшие по землям Причерноморья и Азова, приступом захватили крепость. Три века она принадлежала крымским татарам и туркам, пока русские не выбили захватчиков из этих святых мест, где выросло столько монастырей, где церковные фасады становились всего лишь фасадами скал и пронизывающих камень пещер. А вот турецкое название «Инкерман» так и осталось, приросло, вошло в обиход русского языка, стало привычным для новых хозяев…
Именно тут, накануне битвы, главнокомандующий крымской армией князь Меншиков и разрабатывал «на скорую руку» диспозицию войск. И отсюда он разослал ее своим генералам. Вкратце диспозиция была такова: 5 ноября генерал-лейтенант Соймонов со своими войсками идет от Севастополя к Килен-балке и оттуда в шесть часов утра начинает наступление на Сапун-гору; генерал-лейтенант Павлов, при войске которого должен находиться генерал от инфантерии Данненберг, в те же часы должен перейти по восстановленному Инкерманскому мосту и, встретившись с Соймоновым у подножия Сапун-горы, в паре с ним напасть на англичан; генерал от инфантерии Петр Горчаков, командовавший двадцатитысячным отрядом, стоявшим у Чоргуна, а значит, в тылу у союзников, должен, дословно, «содействовать общему наступлению, отвлекая собою силы неприятеля и стараясь овладеть одним из подъемов на Сапун-гору». Генерал-майору Тимофееву, защитнику Севастополя, с пятитысячным отрядом и артиллерией быть в полной готовности, дабы в нужный момент сделать вылазку из шестого городского бастиона и напасть на союзников (которые уже будут атакованы с двух сторон) с севера, от Карантинной балки. Разбить союзников наголову князь Меншиков и не мечтал. Но коли фортуна окажется к русским милостива, можно было надеяться, что правый фланг союзников, изрядно растянувших свои войска, будет смят, что русские смогут укрепиться на Сапун-горе и далее станут грозить тем англичанам и французам, что окружили Севастополь. Тем самым дальнейшая осада города-крепости станет невозможна и в самое ближайшее время будет снята.
В пять утра, когда было еще темным-темно, первые батальоны генерала Павлова по размытой дождями дороге подошли к инкерманскому мосту. Но тут всех ожидало горькое разочарование. Навстречу громаде войска, черной тучей на фоне ночного неба подступившей к Черной речке, вырвался из строительного люда офицер. Он жадно рассматривал того, к кому надо было обратиться. Вперед, в окружении адъютантов, выехал генерал Павлов.
– Лейтенант Тверитинов! – лихорадочно отчеканил он. – Ваше благородие, мосток уж больно трудный! Подходы плохие! – Он не отнимал руки от фуражки. – Раньше стоило нас выслать на ремонт, часика на два раньше! А то и на три, ваше благородие…
Павлов слушал его вполуха – он глазам своим не верил. А вперед уже выезжали другие старшие офицеры. По рядам неслись голоса командиров Охотского полка: «Пятая рота!.. Шестая рота!.. На месте – стой! Раз, два!»
В сумраке, на ближнем холме, Петр Алабин разглядел трех всадников – они держались осанисто и важно. В шинелях, фуражках. Чуть позади на лошадях кучились адъютанты. Что за генералы?..
– Знаете, кто это? – подъехав к Алабину и Гридневу, спросил капитан Черенков. – Трое на холме?
– Данненберг? – ответил вопросом на вопрос Павел Гриднев.
– Верно, а кто с ним?
– А ведь я знаю, – живо кивнул Алабин. – Их величества?
– Ну, до величества им еще дожить надо. Их высочества наследник престола Александр Николаевич и великий князь Николай Николаевич. Недавно прибыли и решили лично проследить за ходом битвы. Так-то-с! Так что нам в ближайшие часы, друзья мои, в грязь лицом ударить никак нельзя! А ведь близится оно, близится! Сколько раз бился, саблей махал, и все дух перехватывает!
А с мостом выходило худо – завязла вся армия на этом берегу Черной речки! Ломался весь план передвижения войск, а следовательно, и намеченный ход будущей битвы. Гроза точно пошла по берегу, вдоль темной спокойной воды. Это было видно и по настроению генерала Павлова, и по тому, как засуетились офицеры его штаба. Трое всадников на холме тоже оживились. Один из них оторвался и поскакал вниз. Сюда, к обрывистому берегу, и направил своего коня генерал Данненберг. Все притихли. Только стучали топоры, и те вскоре смолкли. Матросы-ремонтники смотрели на подошедшее войско. Тянули головы в сторону реки и младшие офицеры – командиры взводов. Петр Алабин и Павел Гриднев также всматривались в темноту.
