Скрипели колеса повозок и пушек, чавкали в грязи солдатские сапоги и конские копыта. Но шепоток то и дело переползал от одного ряда к другому, возвращался вновь. Кто-то хохотнет, другой – тоненько себе одному затянет песню. Офицеры сдерживали коней – те точно чувствовали близкую беду! Федор Соймонов зорко оглядывал все вокруг, ничего не упускал. За серой завесой русским уже грозили по фронту пока еще невидимые, но уже близкие пушки Лэси Ивэнса; артиллерия дивизии Бентинка по правому флангу – слава богу! – оставалась все дальше. Но рассвет, застигни он нападавших на середине пути, все равно оказался бы губительным! Кряхтя, солдаты из артиллерийских нарядов выправляли пушки, торопились не отстать от стрелков. Нападение должно было стать внезапным, ошеломляющим, громоподобным.
– Что с вами, Федор Иванович? – удерживая коня вровень с конем командира, заботливо спросил у генерала начальник штаба Вильбоа. Он постарался улыбнуться как можно веселее. – Мрачный вы нынче…
– Как тут не быть мрачным, Андрей Арсеньевич, – покачал головой Соймонов. – Диспозицию Данненберга мы отвергли – так теперь все от нас зависит! А где Павлов? Прокофию Яковлевичу уже следовало подойти от Инкермана. Да и сам генерал Данненберг, наш знаменитый полководец, где? А ведь ему должно было взять командование в свои руки: распорядиться нашими жизнями, стало быть. А так что же получается? – за саркастическим тоном Соймонова скрывалось истинное негодование и непонимание одновременно. – У пресветлого князя Меншикова своя диспозиция, у Данненберга – своя. И у меня, коли пошла такая пляска, должен быть свой план сражения, – нет, скажете? Может, теперь и каждому полку свою диспозицию придумать? Так как тут не быть мрачным, я вас спрашиваю? А рассвет поджимает, Андрей Арсеньевич, еще полчаса – и как на ладони окажемся перед Лэси Ивэнсом! Берите нас, кушайте с потрохами, ваши мы!
– Стало быть, атаковать самим? – нахмурился начальник штаба.
– Именно так, голубчик, именно так. – Соймонов оглядел двигавшуюся в тумане армию: тысячи солдат, которым уже скоро предстояло чудовищное испытание на подступах к Сапун-горе, а с ними уморенных лошадей артиллерии и ползущие за ними пушки. – Мы стоять и ждать никак не можем. Никак! – Генерал неожиданно грозно кивнул он. – Атаковать, и немедленно! Никого ждать не будем!
Еще через четверть мили, когда заметно посветлело, а туман стал еще более зыбким, вокруг Соймонова уже сидели на похрапывающих лошадях генералы и полковники – командиры его подразделений.
– В первой линии, по центру, четыре батальона в ротных колоннах, – тихо, но грозно скомандовал генерал-лейтенант. – По центру – двадцать два орудия из десятой и шестнадцатой бригады. Бить по артиллерии противника прицельно – не дать англичанам пристреляться! И снаряды беречь. Во второй линии по центру четыре батальона в колоннах. Идти, не кучась: так больше дойдет до редутов. Ничего не перепутайте, господа: времени на передислокацию не будет. – Весь этот путь до редутов Лэси Ивэнса генерал Соймонов только и думал, каким боевым порядком ему подойти к противнику. Павлова не было! Предыдущие диспозиции Меншикова и Данненберга летели к черту. В этом тумане, который вот-вот рассеется, оставалось рассчитывать только на свой полководческий опыт. – Соймонов серьезно оглядел своих командиров и продолжал. – Стрелковой цепи из двух рот шестого стрелкового батальона прикрывать нападающих. Томский полк вывести на правый фланг, идти редкими колоннами, так меньше поляжет, Колыванский – на левый, в том же порядке. Екатеринбургский, как и был, оставить в резерве. Кто еще знает, когда подойдет Павлов? Готовьтесь к атаке, господа. Да поможет нам Бог!
4
Едва стало светать, на одном из отрогов Сапун-горы появился статный английский офицер в окружении немногочисленной свиты. Английские сторожевые видели его тут каждое утро. Солдаты в черных шапках тотчас же вытягивались по струнке, прижимая к себе ладные ружья и стряхивая сон, мигом – хочешь не хочешь! – обретая бодрый вид. Этим впередсмотрящим был бригадный генерал Кадрингтон. Молчком он доезжал до края своих позиций и зорко оглядывал местность: Севастополь – слева, Килен-балку – прямо перед собой, и часть Сапун-горы – справа, где стояло соединение его старшего товарища по оружию – вторая дивизия Лэси Ивэнса. Кадрингтон знал, что сам дивизионный генерал лежит сейчас в лазарете, а его замещает бригадный генерал Пеннифазер. Утро 5 ноября было чрезвычайно тихим, туманным. Все тонуло в сизоватой зыбкой мгле, поднимавшейся от земли. Казалось, даже слова вязли на языке. Только серые отроги Сапун-горы четко выходили из тяжелого тумана, да еще далекие строения Севастополя читались на фоне едва светлеющего неба.
– Плохой туман, – недовольно пробормотал Кадрингтон, точно кто-то забыл согласовать с ним погоду. – Очень плохой! Я не вижу ни Килен-балки, ни обеих дорог по двум ее сторонам. Плохое утро! Усильте посты, – бросил он своим офицерам. – Не мешало бы это сделать и Пеннифазеру. Клянусь короной короля Георга, будь я на месте русских, то воспользовался бы этим преимуществом!
К нему подъехал начальник его штаба – полковник Роберт Стоун.
– Стоит выслать людей в штаб второй дивизии, господин генерал? – спросил он.
Кадрингтон прищурил глаза, высоко поднял голову. Отрицательно мотнул головой:
– Не думаю. Пеннифазер не хуже меня может учуять опасность. Чертов туман, чертов туман…
Но «чертов туман», казавшийся английскому полководцу столь коварным недругом, уже медленно колебался, больше походя на гигантское летучее облако. Тут и там появлялись островки земли – участки деревьев, скалистые отроги, черные провалы балок, изрезавших несколько миль прибрежной земли. Вот до отрогов Сапун-горы докатил-таки и легкий морской ветер – близость большой воды заставила английских офицеров вздохнуть свободнее, легче.
Рассвет казался так близок!..
– Сколько времени, Роберт? – спросил Кадрингтон.
– Половина седьмого, – ответил полковник Стоун. – Скоро выйдет солнце, мой генерал, Крым откроется нам как на ладони, и мы вздохнем свободнее!
– Да-да, свободнее…
И все же взгляд его то и дело устремлялся в сторону соседей – на скрытые туманом и расстоянием полки Лэси Ивэнса, ближе других стоявшие к (дай-то Бог спавшему в этот утренний час!) противнику. И еще притягивала внимание тонувшая в тумане Килен-балка, от которой шел странный приглушенный шум – точно она ожила, тихонько гудела, была в движении…
В эти самые минуты морской ветер долетел и до редутов дивизии Лэси Ивэнса, стоявшего на удобном карнизе Сапун-горы, над каменистой равниной. Сам командующий уже трое суток находился в Балаклаве – молодой жеребец понес его, командующий упал и сломал ногу. Теперь дивизионного генерала, проклинавшего неопытную лошадь, окружали одни лекари. Свои обязанности он передал бригадному генералу Пеннифазеру – командиру трех пехотных полков. Но Пеннифазера, в отличие от Кадрингтона, туман в это утро беспокоил мало. Генерал готовил свои предложения к плану штурма Севастополя, который должен был начаться со дня на день: лорд Раглан от каждого из своих командиров потребовал конкретных предложений, чтобы потом, собрав их, «сочинить» свой план действий. К тому же склонившийся в своем шатре над картой и водивший карандашом при свете керосиновой лампы топографические знаки, генерал Пеннифазер отлично знал, что князь Меншиков, звезд с неба не хватавший, в этой военной кампании больше выжидал, чем предпринимал действия. Так же генерал знал, что его дивизия занимает на редкость удобнейшую позицию. Они стояли у подножия Сапун-горы, на высоких холмах, создававших плато, и могли расстреливать с него противника, подступающего со всех сторон. Именно поэтому беспокойства в сердце генерала Пеннифазера, только что широко зевнувшего от усталости, не было. Тем кольче оказался далеко за шатром бешеный крик одного из его солдат, заставивший генерала неприятно вздрогнуть. Пеннифазер распрямился – и тут крик повторился, да какой! – а за ним и еще несколько воплей резанули по ушам английского генерала. Из всего этого он только и успел расслышать одно-единственное слово: «Русские!». А после ружейного залпа, но уже с едва не остановившимся сердцем, услышал вновь: «Русские идут! Русские!!».
