Аксаков мог рассчитывать на такой прием: их семья, писателей и славянофилов, была известна всем просвещенным русским людям, царю-освободителю в том числе. Тем паче, что Аксаковы были из древнего аристократического рода и вели свою родословную аж от норвежских варягов королевской крови!
– Представьте же мне свою свиту, Григорий Сергеевич, – сказал император, глядя на лучших самарских мужей, так и тянувшихся по струнке перед своим царем, изо всех сил желавших коснуться губами руки помазанника.
Аксаков стал перечислять всех по очереди гласных, которые были выбраны для встречи императора, но лишь один из них заставил особо приглядеться к себе Александра Второго. И все из-за его военного мундира, и в первую очередь из-за медали за оборону Севастополя…
– Действительный статский советник Петр Владимирович Алабин, – представил Аксаков своего коллегу. – Гласный Самарской думы, герой Севастополя…
– Алабин… А я вашу фамилию знаю, – уже едва слушая губернатора, кивнул царь. – Вы же еще и военный писатель?
– Пытаюсь им быть, ваше величество, – краснея, улыбнулся гласный думы. – Особо лестно, что слышу это от вас…
– Вы же севастополец? – неожиданно спросил Александр Второй. – В каком полку служили?
– В сорок третьем Охотском, ваше величество, – по-военному четко ответил тот.
– Так вы и при Инкермане были?!
– Был, ваше величество. Замкомроты был.
– Вас же три четверти в тот день полегло, – изумленно проговорил царь. – От полка почти ничего не осталось!..
– Так точно, ваше величество, – кивнул гласный думы. – Пять раз в атаку ходили! Всех друзей картечью порвало…
– И что ж, Петр Владимирович, сами ранены были?
– Даже пуля не задела, – улыбнулся гласный. – И штык английский не взял. И французский тоже. А ведь перекололи мы в тот день немало врага… Я ведь все помню, ваше величество, – глаза бывшего офицера потеплели, – и вас помню с братом вашим, великим князем Николаем Николаевичем, вы с генералом Данненбергом на лошадях сидели, когда мы по понтонному мосту Черную речку переходили в шесть утра. Как сейчас помню три силуэта ваших. Темно еще было, предрассветно…
Неожиданно император потянулся рукой к лицу, коснулся глаз. Никто из окружавших не смел помешать их беседе. Окружение царя торжественно безмолвствовало, губернатор Аксаков затаил дыхание, гласные думы изо всех сил прислушивались…
– Подумать только, и я все помню, – негромко сказал император. – Только мне тогда та битва другой представлялась. Почти гомеровской! Вы, Петр Владимирович, простите нас за тот день, за Инкерман, я у Господа каждый день прошу простить меня за него. Вот и вы тоже простите… будьте так любезны… как русский воин… не держите зла…
– Я счастлив, ваше величество, что был в тот день там, с вами, – кивнул Петр Алабин. – А где еще быть русскому офицеру, как не в таком месте? Там судьба нашей Родины и решалась…
– Решалась, да не так решилась, как мы хотели, – совсем тихо пробормотал Александр Второй. – Ничего, Петр Владимирович, мы еще не старики, да и сыновья наши подрастают. Будет время – поквитаемся! И с турками, и с англичанами. Будет время…
И сказав это, император, как ни в чем не бывало, двинулся дальше, а за ним потянулась и его свита. Алабин перехватил взгляд губернатора Аксакова. Он покачал головой точно так же, как тридцать с лишним лет назад покачал головой старший преподаватель Мордвинов после того, как он, подростком, хитростью и смелостью получил от царя Николая Первого, отца нынешнего царя Александра Второго, путевку в жизнь!
Вскоре кортеж остановился у Николаевской площади, где шло строительство. День был теплым, благостным. Этот внушительный пятачок Самары напоминал собой разгромленный артиллерийской батареей жилой квартал. Горы кирпича и деревянных лесов навалены были кругом. Пыль поднималась от масштабной стройки храма к чудесному безоблачному летнему небу. И тут уже была толпа – тысячи горожан окружили Николаевскую площадь.
Спустя пять минут император и два его сына двинулись по мосткам, укрытым кумачом, к фундаменту собора. Все глядели и наглядеться не могли. Это ж какое событие! Такой собор на века строился, не иначе! Никакой гром не возьмет такой собор, в который император лично кирпич положит, да еще с царевичами. В их руках – особая сила! Аксаков с замиранием сердца глядел, как император шел по мосткам, которые то и дело подрагивали и готовы были, как казалось губернатору, взять и дать слабину. «Уволю, всех уволю, – тихо шептал Аксаков. – Зодчие, мать их! Бандиты…»
Ничего, обошлось. Просто перенервничал губернатор. Александр Второй надел протянутый ему гласным Петром Алабиным фартук, дабы не заляпать раствором белоснежный мундир, подпоясались фартуками и царевичи. Император деловито положил раствор на кирпич и вложил его в стену будущего кафедрального собора. «Глядь, в аккурат царь православный кирпич вложил! – шептался народ. – Как по маслу пошло!» «Точно всю жизнь храмы строил! Вон оно как!..» Глядя на отца, тоже сделали и его сыновья. Завершив дело, царственные особы троекратно перекрестились. Священнослужители из процессии запела пятый псалом Давида: «Господи, настави мя правдою Твоею, враг моих ради исправи пред Тобою путь мой…» Стал поспешно креститься и народ. Облегченно вздохнув, осенил себя крестом и губернатор Григорий Аксаков.
В последующие часы Александр Второй посетил со своими сыновьями и свитой Алексеевский детский приют, Николаевский сиротский дом, епархиальное училище девиц духовного звания. В дворянском собрании Самары был приготовлен торжественный обед. Осетры так и глядели с длинных фарфоровых блюд мертвыми глазами на возбужденных дворян и гласных Самарской губернии. Тосты поднимались один за другим. Рвалось над столами шампанское. Спели «Боже, царя храни!». Александр Второй был доволен. Все заметили, с какой охотой пьет шампанское наследник престола Александр Александрович. Но затягивать с трапезой не стали. Уже в четыре часа сорок пять минут пополудни император взошел на пароход, названный в его же честь, за ним поспешила свита и капитан рыкнул в широкий медный рупор: «Отдать швартовы!» Но расстаться с императором именитые самарцы пока были не в силах, и как писалось позже в газетах «Множество лиц из земства, дворянства и городского общества на заранее нанятом пароходе «Самара» отправились провожать его величество по Волге. На пароходе имелся прекрасный оркестр и столы со всевозможными яствами. Уважаемые самарцы во что бы то ни стало желали на другой день, а именно 30 августа, иметь счастье принести его величеству поздравление со днем его тезоименитства».
– Господа, господа, – уже к вечеру говорил Антон Шихобалов коллегам по думе за торжественным, изрядно разграбленным праздничным столом. – Обгоним царя-императора, поглядим на него еще, там, ниже по Волге, честь отдадим! Только как лишний раз навязываться-то, а? Как обгонять его? Это ж неприлично будет? Я хоть и купец, а тоже понимаю!
Все почему-то поглядели на Алабина.
– Ну, Петр, ты ж у нас изобретатель, – кивнул на товарища Шихобалов. – Ты ж у нас самый мозговитый, – он оглянулся на других, развел руками. – Прошу пардона, не обижайтесь, но это так. – Он был купцом-миллионщиком, и ему прощалось многое. – Думай, Петруша, думай!
