Только брось клич!..
5 июля 1876 года на заседании думы гласный Петр Владимирович Алабин был особенно принципиален и краток. Дело требовало того.
– Господа, – вставая к трибуне, твердо начал он, – милостивые государи, коллеги. В русском обществе все сильнее высказывается сердечная потребность не оставаться равнодушными зрителями к происходящей ныне на Балканском полуострове борьбе славян с турками. Наше общество, все лучшие его представители просят оказать всякую возможную помощь страждущим братьям нашим по кресту и крови доставкой денег и медицинских материалов для вспомоществования больным и раненым. Наш долг – исполнить эту просьбу, нашу святую обязанность цивилизованных людей и православных христиан. Прошу со всей серьезностью принять мое заявление, и более того: нынче же образовать комитет по изысканию наилучших средств для помощи больным и раненым на театре идущей войны, а также их семействам, которые лишились на время или уже навсегда своих кормильцев.
– Именно! – вставая, с места воскликнул гласный Леонид Тургенев. – Именно так! Уж если сами не идем крестовым походом на басурман, а стоило бы вдохновиться да сбросить оковы житейские, так хотя бы деньгами, хлебом и бинтами помочь должны!
– Обязаны! – потянулся за ним Сергей Аржанов. – Под каждым словом подпишусь!
Дума одобрительно загудела. Все переглядывались, с радостью находя воодушевление на лицах товарищей.
– Петр Владимирович, поддерживаем! – также вставая, громко зааплодировал гласный Евгений Кожевников. – И душой, и сердцем, и разумом!
– И кошельком! – вставая, прогудел купец Антон Шихобалов. – Я так от себя палатку санитарную со всем, чем надобно, обещаю! Две палатки! – он выставил два пальца правой руки вперед. – Две!
Уже в ближайший час был создан комитет из гласных думы, куда первым вошел Петр Алабин.
Общество откликнулось быстро. Турок ненавидели. Даже те, кто плохо представлял, кто это такие. Под турками подразумевали всех извечных мучителей христиан в разных уголках Европы. И в сущности это было верно: мечта о свободе истинной веры для любого христианина была священна. И ненавистна одна только мысль, что есть еще гонители Христа, осквернители святынь, истязатели и насильники-иноверцы. И, конечно же, другая мысль – о том, что однажды может быть освобожден Константинополь, Царьград, самый святой город для всех православных христиан Земли, была сама по себе священна и лелеема уже десятками поколений.
И уже через две недели гласный городской думы Петр Алабин через «Самарскую газету» оповещал горожан о принятых им пожертвованиях в пользу больных и раненых в освободительной Балканской войне.
– О чем думаешь, Петруша? – в тот же день за обедом спросила у мужа Варвара. – Чем недоволен?
– Мало этого для Самары, – покачал он головой. – Кто на войне не был, пороха не нюхал, смерти не видел, тому кажется, что пошли пару башмаков и портков за тысячу верст, и уже хорошо. Ан нет! Наши чиновники управления госимуществами тридцать четыре рубля перевели, Александр Хардин два граненых аметиста для серег или запонок отсылает в пользу братьев славян. Товар, ничего не скажешь. Взвод можно вооружить на эти деньги! Даже наша Машенька подушечку для булавок в Болгарию и Сербию направила, – отпивая чай, улыбнулся он, – это тоже хорошо! Душевно. Но и этого маловато! Конечно, башмаки с портками никогда не помешают, да и подушечку, а она дорогая, серебром вышита, продать можно и на нее лишний пистолет с Крымской войны прикупить, а то и с кинжалом. Но все равно мало, Варварушка, мало! Эта война не просто за пятачок земли. Через Балканы не веками – тысячелетиями идут народы, встречаются там и терзают друг друга. Не отыщешь в Европе места более измученного войнами! Здесь – другое. Это война за будущее! Останется эта часть священной когда-то земли под игом турецким, как было уже более четырех веков, и будут на ней все так же уничтожать христиан, как и в дремучем Средневековье, сотнями тысяч уничтожать, или все переменится! – Петр Владимирович встал и принялся ходить по просторной столовой. – Понимаешь?! – обернулся он. – Раз и навсегда переменится! Россия сейчас все должна сделать для того, чтобы помочь сербам и болгарам. Каждый русский должен! И мы, самарцы, никак не можем отстать в этом святом деле! Мы – первыми должны быть!
Так же, как и Петр Алабин, думали многие. Среди офицеров-отставников, с которыми общался Петр Владимирович в офицерском собрании, он часто слышал такие реплики: «Да хоть сейчас отточил бы саблю, поднял был знамя с крестом, сел на коня и двинул бы на восток!» Так говорил пехотный капитан в отставке Илья Крупин. Или: «Засиделся я в свой провинции, в болотце своем замечательном, а ведь как стрелял! Как бог стрелял! Так Марс палил бы по туркам в Крымскую, окажись он там со штуцером! И резал бы я их на зависть любому вашему башибузуку!» А это уже был подполковник Антон Гриневский, бравый усач и гуляка. «Неужто свою армию не соберем? – вопрошал майор в отставке Евгений Бутурлин, жилистый и злой. – У Самары славное прошлое – казаки да стрельцы корень ей дали! И степняки, которые тоже умели драться и охочи были до вражьей крови! Я бы не только до турок, но и до жадных английских трепачей из Парламента добрался бы, Бог бы только дал!»
И среди простых людей было немало тех, кто воевал раньше, и воевал много, а мирная жизнь не сложилась. Кто овдовел, а кто и бобылем остался. И вот теперь ветераны не прочь были бы ввязаться в баталию. Да еще такую, о какой со всей смелостью можно сказать: «Так хочет Бог!» Ведь именно с таким кличем шли первые крестоносцы в Иерусалим – освобождать Гроб Господень! Да и новый русский царь вроде бы смотрел лишь на Балканы – на Болгарию и Сербию, но на самом деле взгляд его тянулся дальше – на Константинополь. Как и у всех его предшественников. Такую мечту воплотить в жизнь! Мечту не века, а тысячелетия! Только Парижский мирный договор от 1856 года и мешал посмотреть открыто и смело – перед всем миром – на самую южную точку Европы, которая должна была принадлежать христианскому миру.
И вот 8 сентября в кабинет Алабина принесли телеграмму из столицы.
– Срочное донесение, Петр Владимирович! – отрапортовал секретарь. – Лично в руки!
Алабин принял телеграмму, откинулся на спинку кресла. И вот что он прочитал: «Действительному члену Петербургского отдела славянского благотворительного комитета П.В. Алабину от генерала-майора М.Г. Черняева. Петр Владимирович! Желательно прислать добровольцев, теплой одежды, длинных сапог. Делиград, Черняев».
Вот это уже был разговор! И кто просил – легендарный Михаил Григорьевич Черняев! Тот самый, с которым он оборонял Севастополь! «Да-а, – улыбался в густые седые усы Петр Алабин, – сам он вряд ли бы смог прожить такую жизнь! Не было того азарта истинного бойца, конкистадора, драчуна, который просто не мог жить без грохота пушек и ружейной пальбы, победоносных криков и предсмертных стонов. О Черняеве ходили слухи по всей русской армии! Герой Малахова кургана, «Ташкентский Лев», как его прозвали в 1865 году за войну в Средней Азии, он стал еще и «архистратигом славянской рати» на Балканах. Уже генералом, непослушным и не терпящим давления сверху, Михаил Черняев не смог смириться с тем варварством, которое учиняли турки на славянских землях. Он сказал всем, что пойдет воевать турок – и поступил именно так. Его не выпускали за границу. Он навлек на себя гнев императора. Черняев со скандалом вышел в отставку. Его пытались изловить едва ли не как преступника, полиция выслеживала его по вокзалам! Но он, загримировавшись, получив паспорт на другое имя, пересек-таки границу Российской империи и оказался на Балканах, где возглавил народную сербскую армию. Но столкнулся с еще более невиданным неповиновением чем то, которое выказывал сам по отношению к штабным генералам. Непослушных и бесстрашных в бою гайдуков турки боялись пуще огня, потому что те не брали их в плен. Это было хорошо. Но гайдуки, не знавшие авторитетов, могли после битвы, не предупредив командующего, разойтись по домам и отдохнуть, а через пару-тройку дней собраться вновь. Наказывать их было бессмысленно и бесперспективно. Они могли и сами наказать кого угодно. Приходилось мириться кадровому русскому офицеру с такими вот бравыми солдатами. Несмотря на все ослушания царь-император простил Черняева за его выходки. Генерал сражался там, где хотел сражаться и сам Александр Второй. Втайне император уважал Черняева за непреклонность и отвагу. Сербскую армию, в основном составе плохо вооруженную и экипированную, турки то и дело теснили, били по частям. А ведь вооружению турок можно было позавидовать – их в полной мере снабжали англичане и французы, сами при этом оставаясь в тени. «Эх, если бы наш царь-батюшка также бы расщедрился и снабдил бы сербов винтовочками, вот началась бы потеха! – говаривал Михаил Георгиевич. – Вот бы мы тогда поохотились на турков! Как зайчиков перебили бы!» И он знал, что говорил. В народной сербской армии было вооружение едва ли не Наполеоновских войн. И подчас целые роты вооружались только саблями и пиками, не имея даже пистолетов. Надеяться оставалось лишь на захваченные в бою английские и французские штуцера. Вот она – лучшая награда!
