– Шелк, парча и золото, – тихо проговорил он. – И несравненная русская душа в этом стяге. Такое знамя подарить бойцам, идущим на смерть и к славе, – великая честь! Так, значит, монахини своими руками ткали?
– Да-с, ваше высочество! – вставил Кожевников. – Полгода старались!
– Великий труд, – кивнул Николай Николаевич. – С таким знаменем только побеждать и надобно, и никак по-другому!
Евгений Тарасович Кожевников как старший посланник сам подал великому князю серебряное блюдо, на котором лежали молоток и гвозди. Николай Николаевич приложил край полотнища к древку, которое крепко прихватил его адъютант, и прибил стяг тремя гвоздями. Протянул молоток сыну:
– Теперь ты, Николя!
Покрасневший от волнения подросток вбил гвоздок не слишком ровно. Еще по гвоздю вколотили в древко начальник болгарских ополчений генерал Столетов, известный болгарский воевода Цеко Петков, четыре дружинных командира и знаменщик 3-й дружины унтер-офицер Антон Марченко.
Великий князь сам повязал на знамя ленты и передал боевой стяг генералу Столетову, который, принимая Самарское знамя, опустился по древней традиции на колени и поцеловал краешек полотна. Генерал оставался на коленях до тех самых пор, пока архимандрит Амфилогий не прочитал над полуопущенным знаменем победоносную молитву и не окропил его святой водой из чаши. Когда обряд закончился, Николай Николаевич взял из рук Столетова стяг и передал его знаменщику Марченко. И тот поднял его над головой! Тогда забили в барабаны – оглушительно и резко, и по рядам воинов понеслось гулкое и зычное: «Ур-р-ра-а-а!» И только потом знаменщик повел стяг влево, затем вправо и под бой понес его к полкам.
– Прощайте, Петр Владимирович! – кивнул Алабину великий князь. – Я нынче же уезжаю к своим войскам. Армия заждалась! Мы будем помнить все наши битвы, все до единой, верно?
– Ни одну не забудем! – поклонился брату царя Петр Алабин. – Даже если захотим того, ваше высочество, сердце не позволит!
– Прощайте! – махнул рукой Николай Николаевич и, вскочив на белоснежного коня, пустил его по полю в сторону города.
И тотчас же стал обрастать норовистыми, не вправе отстать от командира штабными офицерами.
– Завтра приглашаем на обед вас, господа, и вас, генерал! – поклонился самарцам и генералу Столетову один из представителей болгарской знати, до срока осевшей в Румынии. – Влад Радимович, кмет здешней болгарской общины. – В честь такого подарка устроим пир, господа!
Столетов усмехнулся:
– Что ж, иным пировать в последний раз, господин Радимович. Как упустить такое застолье? Мы будем, обязательно будем!
Седьмого мая в четыре часа пополудни местное общество устроило самарским друзьям, депутатам городской думы, а также генералу Столетову и его офицерам праздничный обед. Собрались в одном из небольших дворцов Плоешти. Видели, как отметил гостей великий князь, и тоже решили в грязь лицом не ударить!
Генерал Столетов говорил о том, как они будут бить турков. С какой ненавистью и силой. В конце речи сказал:
– Хочу выпить за наших самарских друзей и за всех самарцев в их лице, которые помнят о несчастной болгарской земле и молятся за нас! Подаренное ими знамя – лучшее тому подтверждение! Честь им и хвала! И слово за ними, братьями нашими!
– Говори ты, Петр Владимирович, – хлопнув коллегу по руке, шепнул Кожевников, – у меня все равно лучше не получится! Говори, друже!
Алабин встал, поднял высокий хрустальный бокал.
– Не нам, господа, принадлежит эта честь. Самара – лишь маленький уголок нашей великой России, и не мы одни сочувствуем вам, нашим братьям: она вся вместе с вами. Нам же выпала только счастливая доля явиться перед вами в эти дни первыми выразителями ее всенародного чувства!
Сидящие за столом были благодарны оратору, ему захлопали. Это было понятно: будущие победы сами болгары, которым приходилось принимать русских защитников на чужой им румынской земле, связывали только с Россией, и ни с кем больше! Братьев-сербов турки уже почти втоптали в землю, как и другие балканские народы. Русский царь с его великим христианским воинством – вот была их единственная надежда на свободу!
Алабин выждал паузу. Вспомнил войну с турками двадцатилетней давности. Не забыл об иге, которому уже злых четыреста лет. Вспомнил все то, о чем они, офицеры и солдаты, мечтали, воюя на Балканах и в Крыму, и чего прежде не смогли добиться в силу разных причин.
– Видел я вчера на вручении знамени ополчение ваше, братья-болгары, – продолжал Петр Владимирович, – богатырей ваших, которые всем сердцем желают отвоевать родную землю у басурман. Видел глаза болгарских солдат, слышал их сердца! И скажу прямо – у этих витязей все должно получиться. Всем сердцем верю, что созреет из этого огненного цветка, из пыла и ярости вашей первой народной армии, роскошный плод на счастье и славу Болгарии. А Россия поможет болгарскому народу с бою взять его свободу, на что он приобрел себе святое право за все свои многовековые страдания и недавно еще пролитые ужасающие потоки мученической крови. Россия поможет вам, как только может помочь любящий старший брат. Поэтому позвольте предложить тост за славу, честь и процветание великой России и ее извечной родной сестры Болгарии!
Все дружно встали, выпили залпом, шумно сели. Обед продолжался до позднего вечера. В конце торжества от имени местного общества русским послам выписали благодарственный адрес, долго жали руки, много и горячо благодарили, кланялись в пояс русским защитникам.
– А я, коли бы позволили, не уезжал бы отсюда, – признался Кожевникову его товарищ. – До конца войны не уезжал бы! И ничего бы не упустил – тут история христианства твориться будет!
– Да-да, – тепло рассмеялся городской голова. – А кто же наших гласных трясти будет, когда они засыпать станут на заседаниях, а? Или хуже того – разнимать, если чего поделить не сумеют? Один станет настаивать, что в Струковском парке надобно пятьдесят фонарей поставить, а другой – пятьдесят пять, а? И как тогда без вас обойтись? Кто их встряхнет? Нет уж, батенька, едем домой – завтра же и едем!
Пока два народных избранника из Самары, меняя коляски на поезда, торопились домой, дабы преступить к своим парламентским обязанностям, театр военных действий русско-турецкой войны едва ли не каждый день преподносил что-нибудь новенькое, и всякий раз это были крупные неприятности для Турции.
Русской армии нужно было форсировать Дунай, но для этого необходимо было избавиться от турецкой дунайской флотилии, которая подстерегала неприятеля на местах наиболее выгодных переправ. Генерал Обручев продумал тактику будущих маневров до мелочей! На реке поставили минные заграждения и прикрыли их береговыми артиллерийскими батареями. Тут и там сновали русские легкие минные катера.
Одиннадцатого мая на такой мине подорвался флагманский турецкий корвет «Лютфи-Джелиль». Береговые пушки накрыли его шквальным огнем. Корвет ушел ко дну, вся команда сгорела и утонула на месте гибели своего судна. Русские офицеры и моряки курили махорку, глядя, как тонет и пылает судно, как черный дым валит по веселой и дивно красивой реке, воспетой Штраусом. Никому не было жаль гибнущих турок, вопящих на середине Дуная и просящих пощады. Это была хорошая плата за их зверства на болгарской и сербской земле! Через три дня минные катера капитанов Шестакова и Дубасова потопили турецкий легкий броненосец «Хивзи Рахман». Эти потери для речной флотилии турок были значимы, и они уже не могли помешать переправе своего предусмотрительного противника.
