– Канегиссер. Он учился в вашем училище, до весны.
Михайлов отрицательно качнул головой:
– Меня назначили комиссаром в июне.
– Так, может, курсанты его вспоминали? Или в разговоре случайно всплывала эта фамилия?
Михайлов вторично замотал головой:
– Не припомню.
– И он не приходил в казармы?
– Говорю же – нет! Постороннего человека я бы сразу заметил.
– Логично.
Доронин догадался, куда клонит следователь. Если комиссар не помнил Канегиссера, то тот никак не мог принимать активного участия в готовящемся мятеже. Для того чтобы помогать мятежникам, следовало постоянно контактировать с заговорщиками, а значит, встречаться с ними. Кто-то да должен был о нем проговориться во время расследования. Фамилия Канегиссер в деле не звучала, иначе бы тот тоже оказался в расстрельных списках. Или его бы вызвали на допрос. Однако никто бывшего курсанта на Гороховую не вызывал.
– То есть о взаимоотношениях Канегиссера и Перельцвейга вам ничего не известно?
– Абсолютно! – уверенно тряхнул коротко стриженной головой комиссар.
– А с кем из курсантов можно поговорить о Перельцвейге?
Михайлов вторично усмехнулся.
– Ни с кем. Те, кто ходил к Сельбрицкому, расстреляны вместе с ним. А те трое, что не были связаны с заговором, убыли на фронт, три дня тому назад. Здесь остался один молодняк, что поступил в училище перед самым мятежом. Из этих никто ничего не знает.
– А с кем из преподавателей можно поговорить?
Михайлов почесал кончик носа.
– По поводу Канегиссера? Даже не знаю. Сейчас здесь все новые преподаватели.
– А если припомнить? – прищурился Доронин. Нехорошо прищурился, с намеком.
Михайлов намек понял.
– Можно поговорить с Сартаковым, – быстро проговорил комиссар, впрочем, тут же уточнил: – Только его нет: уволили в июле. Слишком строптивый старичок оказался. Не знаю, жив ли… А так… Литков! Точно! Как я мог забыть… Вот кто точно вам поможет. Правда, сейчас в пятидневном отпуске. Но это не беда. Он в городе. На Васильевском проживает, с ним пообщайтесь. Вредный мужик, однако, с памятью дружит.
– Адрес имеется?
– А как же. В канцелярии, на первом этаже.
* * *
Белый вошел в уже знакомый кабинет и, запахнув шинель, без приглашения, тяжело опустился на стул возле письменного стола, за которым расположился Бокий. Глеб Иванович оторвался от телеграфной ленты, которую ему принесли прямо перед приходом полковника, потер пальцами глаза, устало проговорил:
– Чай будете?
– Не откажусь.
Чекист прошел к двери, крикнул секретарю:
– Два чая. И покрепче, – после чего вернулся на свое место, снова обратился к арестованному: – Что ж вы, Олег Владимирович, буянете? В вашем-то возрасте?
– Это смотря что называть буйством. – Белый откинулся на спинку стула. – Кстати, вы мне обещали баню.
– Не хочется перед Господом предстать в срамном виде?
– А кому такое по душе? – равнодушно отозвался полковник. – Покойников – и тех обмывают. А я пока живой.
– Верно заметили, что пока.
В кабинет неслышно вошел пожилой чекист с чайником в руке. Вскоре перед арестованным стоял стакан с душистым кипятком.
Бокий подождал, когда секретарь покинет кабинет, после чего продолжил мысль:
– Странно как-то получается, Олег Владимирович. Не успели вас перевести из одиночки в общую камеру, как вы тут же устраиваете побоище. Даже суток не провели в людском обществе.
– В людском обществе я не был более года, – Белый поднес стакан к обветренным губам, сделал маленький, осторожный глоток, – и, судя по всему, никогда не буду.
– Никогда не говорите «никогда», – серьезно заметил Глеб Иванович, – даже в вашем положении есть надежда.
– Вот только этого не нужно, – полковник поморщился, – я прекрасно знаю свое будущее.
– Что ж, если вам не хочется пофилософствовать, давайте займемся более приземленными делами. Олег Владимирович, не стану ходить вокруг да около. С вами так поступать не имеет смысла. Скажу сразу: мы вас подсадили к студенту специально. Точнее, я подсадил. В надежде, что вы сможете, скажем так, «прощупать» молодого человека.
– То есть без моего согласия сделали меня «подсадкой»?
– Совершенно верно, – без какого-либо намека на улыбку отозвался чекист. – Думаю, вы об этом и так догадались. Не знаю, будете удивлены или нет, но я сейчас хочу перед вами открыться. Но сначала о причине, почему хочу это сделать? Вы – лицо незаинтересованное, отвлеченное. А я в это дело погрузился по самую, как говорится, маковку. А потому многие детали перестал замечать. Глаз, знаете ли, замылился. Вот детали, будто передо мной, а не вижу. Понимаете, в чем дело? Исходя из протокола первого допроса студента стало ясно, что он врет. Причем врет примитивно. Надуманно. Такое ощущение, будто придумал версию покушения в момент ареста. Скорее всего, так оно и было. Молодой человек, судя по всему, никак не рассчитывал на то, что его арестуют. Ан просчитался.
– Вы очень часто употребляете несвойственные следователю слова. «Исходя», «ощущение», «судя по всему»… Сыщик должен говорить глаголами: пришел, сделал, убил, убежал… А у вас все поверхностно и на уровне эмоций. Потому вы и не видите детали. Отбросьте эмоции. Оставьте только логику. Вы лично допрашивали мальчишку? – неожиданно спросил Белый.
Бокий стер улыбку с лица. Да, не случайно Доронин жаловался, будто не в состоянии общаться с этим беляком. Действительно, куда ему, бывшему крестьянину и матросу, если даже он, Бокий, человек с европейским образованием, и то чувствует себя не в своей тарелке в присутствии такого мастодонта от разведки.
– Нет. Студента после первого допроса вообще больше никто не допрашивал. Ждем приезда товарища Дзержинского.
– Не боитесь отдавать такие ценные сведения? А если передам на волю тюремным телеграфом о приезде вашего руководителя?
Бокий повел плечами:
– Во-первых, из приезда Феликса Эдмундовича никто тайны не делает. Во-вторых, вы не тот человек, который станет кусать исподтишка, будто шавка. Вы из волкодавов, а не падальщиков.
– Благодарю за столь высокую оценку.
Белый закинул ногу на ногу, отчего пола шинели с легким шорохом спустилась на пол.
– Вы правы: мальчишка врет. Его подвели под убийство.
– Детально?
– А можно еще чайку?
Глеб Иванович поднял чайник, наполнил стакан. После чего достал папиросы со спичками, положил все это богатство перед арестованным.
– Я вас слушаю.
– Так вот. Я исходил не из того, что убийца вашего товарища, который мне абсолютно безразличен, наговорил вам. Более того, скажу, что он и мне твердил о том же. Мол, убил вашего Моисея… из мести. Я не поверил его словам. И знаете, по какой причине?
