Матрос поперхнулся дымком: ничего себе старик высказался! Чтоб переварить, полдня нужно.
– И где ж они тогда лежат?
– Не знаю, Демьян Федорович. Пока не знаю. Но вы же сами слышали…
– Что я слышал? – вскинулся чекист. – Как вы специально задавали вопросы таким образом, чтобы ответы были в защиту Канегиссера? Это я действительно слышал. И это меня очень удивило! – Доронин схватил следователя за рукав, чуть ниже локтя. – А, кажется, я догадался. Сочувствуете убийце? Дворянская солидарность взыграла, да?
Озеровский тщетно попытался освободить руку. Не получилось. И тогда он сорвался, закричал:
– Милостивый государь! Не сметь! Не сметь приписывать мне то, чего нет в природе! Это во-первых. – Перед носом матроса взлетел тонкий, сучковатый указательный палец. – А во-вторых, я не дворянского происхождения. А даже если бы и был, то ни о какой солидарности с убийцей не может идти речи. Сие противоестественно! Это вы со своим Михайловым поговорите о солидарности классов! Да покрепче, а то заврался ваш комиссар!
Опешивший Доронин отпустил рукав. Подобного от тщедушного старичка он никак не ожидал.
– Простите. – Озеровский обмяк, отвернулся в сторону.
– Да чего там… бывает. – Демьян Федорович глянул по сторонам: не слышал ли кто? Нет, рядом никого не было. Отпустило. Тронул локоть старика. – Так это… Аристарх Викентьевич… Того… Побереги себя. Мало ли чего я гутарю. А у тебя сердце. Я ж знаю, видел, как ты за грудь цеплялся. Только… я тогда совсем ничего не понимаю. Чего ж мы ушли? Чего дальше не стали трясти комиссара? Кивнули б мне, я бы тряхнул Михайлова.
– Зачем? Мы и так все выяснили, – Озеровский развернулся всем телом к коллеге, – Михайлов, сам того не понимая, рассказал нам все. Канегиссер действительно не встречался с мятежниками. Он и не мог с ними встретиться. Потому что мятежа как такового не было.
– Опять? – Доронин сокрушенно развел руками. – Все не угомонишься, Аристарх Викентьевич… А дома у Перельцвейга что, по-твоему, было?
– А разве товарищ комиссар лично посещал квартиру Перельцвейга? Он обо всем узнавал исключительно со слов товарищей из комитета, которые, как я думаю, тоже нечасто проведывали убежище Сельбрицкого, а товарищу комиссару пересказывали то, что узнавали из устных сообщений неведомо кого. А если учесть, что человек – существо лживое и частенько любит приврать или приукрасить, особенно если ему выгодно… – Озеровский едва не захлебнулся от собственной смелости. Раньше он себе такого не позволял: перебивать начальство. Взгляд следователя испуганно поднялся в ожидании большевистского гнева и удивленно замер: Доронин и не думал гневаться. Как ни странно, матрос терпеливо ждал пояснений следователя. И не кривил рот в ухмылке: мол, мели, старорежимник, после я тебя умою, а с нетерпением ждал, ждал с желанием узнать истину. Ту истину, которую молодой сыщик, в силу неопытности профессиональной, а может, и жизненной пока не смог увидеть или услышать, или понять во время разговора. Это импонировало и обезоруживало. Потому Аристарх Викентьевич, выдержав паузу, набрался духу и более четко оформил мысль. – О том, что происходило в квартире Перельцвейга, комиссар знал по доносам своих агентов. А агент – информатор скверный. Поверьте моему опыту. Чаще в его донесениях звучит личный мотив, нежели истина. К примеру, информатор мог проиграться в карты Перельцвейгу. Или поссориться с ним по каким-то личным мотивам. В данном случае информация такого агента не стоит и ломаного гроша. Потому как ее цель – не рассказать о том, что происходило на самом деле, а изыскать возможность утопить объект наблюдения. Но не это главное. Если восстание действительно готовилось, то должны были быть соблюдены простейшие, элементарные аксиомы. И первая из них – конспирация. А вот она-то, по словам комиссара, и была нарушена.
Доронин кашлянул, делая вид, будто поперхнулся. Словами-то какими бросается старорежимник. «Ксиома». Язык сломаешь!
– Мало ли… Проболтались!
– В таком случае позвольте задать вопрос: сколько нужно оружия и людей, чтобы сделать переворот в таком городе, как Петербург? С населением в несколько сотен тысяч душ. Трех револьверов хватит?
– Смеетесь?
– Нисколько. Потому как именно с таким количеством оружия собирались совершить мятеж в Михайловском училище. А теперь вспомните, скольких человек обвинили в заговоре.
– Что-то около двадцати. – Доронин наконец начал понимать, куда клонит Аристарх Викентьевич. И неприятный осадок все более и более тревожил, мутил матросскую душу.
– Двадцать курсантов с пистолетами и пишущей машинкой против Петросовета, ЧК, армии, флота… Бред, – тихо, но достаточно твердо вынес вердикт старик, – полный бред! Отсюда делаю вывод: не было никакого мятежа.
Доронин вынул изо рта еще дымившийся окурок, спрятал его в руке, с силой сжал пальцы. Озеровский вздрогнул, представив ту боль, какую сейчас испытывал матрос. Как физическую, так и душевную. Однако жалеть не стал.
– Демьян Федорович, вы же опытный человек. Военный человек. Сами делали такую революцию. Фактически создали вторую Францию. И кому, как не вам, знать, как совершают переворот. А в данном случае имел место спектакль. Грязная, кровавая трагедия с непонятной конечной целью. Может, сведение счетов, – выдвинул предположение следователь. – А может, желание получить таким образом повышение. По службе. К примеру, того же Михайлова.
– А вот это ты, господин следователь, загибаешь… – Демьян Федорович, все еще находясь в состоянии раздрая, с силой надавил голосом. – Не мог комиссар так поступить! Это тебе не при старом режиме… Чтобы большевик да уподобился вашему брату… Врешь! Понял?
Доронин поднял на следователя взгляд, переполненный болью:
– И ты мне тут байду не трави! Мы, большевики, не для того вас, краснорожих, потеснили, чтобы потом вашими же паршивыми делишками заниматься. Мы новый мир пришли творить! Ясно? А потому нам с вашими понятиями не по пути!
Недавно слегка расправившиеся плечики Озеровского вновь поникли. Аристарх Викентьевич оправил костюм, вялым движением нацепил на переносицу пенсне. Развернувшись, мелкими шажками побрел в сторону автомобиля.
– Вы куда? – подобной реакции от собеседника Доронин никак не ожидал. – Нам в другую сторону!
– Не вижу смысла в дальнейшем общении с гражданином Сартаковым. Ведь вы для себя уже сделали выводы. Считаю целесообразным прекратить дальнейшее расследование и закрыть дело.
– Ишь, как запел… – Доронин закрыл глаза, с силой втянул сквозь ноздри как можно больше воздуху, с шумом выдохнул, в голос выматерился. Полегчало. – Обиделся, Аристарх Викентьевич? Не понравилось, как с тобой разговаривают? А знаешь, как с моим братом, при царе, балачки вели? В морду, без разговоров, хрясь – и все дела! Да так, чтобы юшка из носопырки – да на палубу! А опосля сам ту палубу от своей крови драишь, чтоб блестела! А мы тут цацкаемся, все уговорить пытаемся. Убедить… Мать вашу… Словом, так, сатрап недобитый, – неожиданно закончил речь чекист, – или идешь со мной к этому самому… Сра… Словом, к тому мужику, и доводишь дело до конца либо собирай монатки и дуй из Чеки на все четыре стороны! И чем дале – тем лучше!
