– А когда что. То с хозяйской дочкой сидят, у ней в комнате. То с батюшкой, то есть с самим хозяином, играют в эти… Как их… Ну, что на доске…
– Шахматы, – подсказал Озеровский.
– Во-во. В них. То просто с книжкой, будто тут читальня, – сердито проворчала прислуга.
– Книги – это хорошо. А что это вы, Катерина, вроде как недовольны молодым хозяином? Вам-то он чем насолил? Дома не проживал. Виделись с ним редко. Прибирать не надо, готовить на один рот меньше.
– Ага, – по эмоциям девицы чувствовалось, что последняя фраза следователя задела нужную струну, – как бы не так! Мало того что готовила на всю их семейку. Так еще и дружка сынка подкармливала. Кажен раз ему что-то на Васильевский свозил. В корзиночку аккуратненько положит, салфеточкой прикроет. Поговаривает: мол, сегодня попируем. А дружок-то его такой прожора, не дай боже… И главное, только вкусненькое любит. Кулебяку с грибами ему подавай! А где я грибы найду? Щас вон какое время, не то что по лесам, по городу днем ходить страшно.
– А с чего вы взяли, будто Леонид жил у друга, а не у подруги?
– Тоже скажете – у подруги. – Девчонка замахала полной, с короткими пальцами ручкой. – Да разве женщина столько сможет сожрать? Почитай, неделю, чуть ли не кажен день барчук отвозил то картошку, то мясцо, то кольцо колбаски, то хлебушко. Кулебяку, чтоб ее… И все как в прорву!
– Про Васильевский сам барчук говорил? – неожиданно вклинился в разговор Доронин. «Молодец, – мысленно похвалил матроса следователь, – подметил».
– Куда там! – Девица снова стрельнула в Демьяна голубизной своих глаз. – С нами их благородия не разговаривали. Мы ж для них прокаженные. Кучер их туда отвозил, Матвейка. Вот от него и прознала, что они на Пятую линию ездили.
– Пятая? Очень хорошо! А где сейчас кучер? – быстро отреагировал Аристарх Викентьевич.
– Да кто ж его знает. Раньше тут отирался. А щас… Кто знат, куды пристроился.
– Даже приблизительно не знаете?
– Не ведаю.
Матрос бросил взгляд на Озеровского: как быть?
Аристарх Викентьевич тут же нашелся:
– Сейчас попробуем выяснить.
Кинулся к телефону, тот, на счастье, работал.
– Простите, – услышал Доронин неуверенный голос следователя, – с вами говорит Озеровский. Мой звонок не помешал вам? Еще раз приношу извинения, но нам нужно выяснить… Прошу прощения, что?
Демьян Федорович матюкнулся в душе, прошел в коридор, вырвал трубку из руки старика. По пустой квартире раздался мощный бас:
– Конюхов, ты? Ты на меня, зараза сухопутная, горлянкой не дави. Раз звоним, значит, по делу. – Катерина с восхищением, во все глаза глядела на грозного чекиста: эх, вот такого бы в мужья… – Вот что, одна нога здесь, другая там: срочно найди адрес Матвея… – Чекист запнулся. – Как его… Эй, Катерина, как фамилия кучера?
– Поливанов. – У девчонки даже голос изменился. Стал мягким, почти нежным. Озеровский только покачал головой: ох уж эти женщины…
– Матвея Поливанова адрес. Это по делу Соломоновича. И не ложи трубку! Я жду!
Доронин, прикрыв трубку широкой ладонью, склонился к Озеровскому:
– Аристарх Викентьевич, ежели вы и дальше будете вот так дела вести, толку не будет. Прошу прощения, извините, простите… Нечего сопли по палубе размазывать. Вы в ЧК работаете? В ЧК! И он в ЧК! И его обязанность – вам помогать. И не просить нужно, а приказывать.
Следователь хотел оправдаться, но Доронин уже слушал ответ.
– Что говоришь? Арестован? А с чего арестован? А, всех брали… На всякий случай? Понятно. Нет-нет, это даже очень хорошо! Нет только кухарки? – глянул на Катьку. Та остолбенела. – Не можете найти? Ясно. А где держат? В «Крестах»? Спасибо. Будь!
Трубка легла на рычаг.
– Катерина! – Матрос позвал девушку. – А как ты на свободе задержалась?
– Так за продуктами ушла, – в глазах слезы, – прихожу, а тут ваши. Хорошо, не успела в дом войти, а то бы…
– Сообразительная, значит?
– А че тут соображать? Подхожу, у ворот конка, барина выводют под руку, крепенько так держат. Че тут смекать, и так все ясно.
– Смотри, – Доронин кивнул головой в сторону комнат, – будешь ентим делом заниматься, недолго на свободе погуляешь.
– Так ведь жить-то надо, – дерзко парировала Катерина. – Так как? Могу идти?
– Топай, – отмахнулся чекист, – только сюда не возвращайся.
Слезы вмиг высохли. Девица фыркнула, еще разок обожгла матроса синими искрами глаз и, мотнув юбками, убежала.
– А круг-то сужается, – заметил Аристарх Викентьевич. – Дом на Васильевском… На Пятой линии… Это не Перельцвейг, у того был иной адрес. И не девица. Получается, был некто третий. Что думаете, Демьян Федорович?
– Да хрен их, пидоров, разберет, – чекист зло сплюнул, – ничего не думаю и думать не хочу. Не хватало, чтобы у меня башка трещала из-за всяких… – Доронин грязно выругался, после чего чуть успокоился. – Студент этот говорит, будто убил Соломоновича из-за этого… Перельцейга.
– Перельцвейга, – поправил Озеровский, но Демьян Федорович не обратил внимания.
– Так сказать, из чувств внутренних. А какие ж внутренние чувства, ежели ты живешь с другой… Ну или иначе. – Матрос смутился, махнул рукой. – Вы правы: соврал студент. И Глеб Иванович прав: без политики не обошлось!
– Да при чем тут политика, Демьян Федорович? Я как раз думаю иное.
* * *
Выполнить просьбу Бокия оказалось проще, нежели представлял себе Белый. Мальчишка сам «излил душу» малознакомому человеку, волею судьбы оказавшемуся в одной камере с ним. Достаточно было слегка, как бы случайно, «надавить на некоторые струны его возвышенной, поэтической души».
Все, собственно, с поэзии и началось.
Олег Владимирович, вернувшись с допроса, упал на нары, как обычно, прикрыв глаза локтем руки.
Студент, до того молча бродивший из угла в угол по камере, быстро присел возле сокамерника:
– Ну, о чем говорили?
– Ни о чем, – вяло отозвался Олег Владимирович.
– Как ни о чем? – удивился Канегиссер.
– По крайней мере не о вас.
– Вот как. А как же письмо? Вы же сами сказали, результат появится сразу.
– Он и появился, – Белый опустил руку, открыл глаза, – арестовали вашего человечка.
– И что теперь будет?
– Поживем – увидим. Главное, теперь не только вы находитесь в поле зрения ЧК. А это хоть и призрачный, но шанс.
Олег Владимирович замолчал, снова сомкнул веки и вдруг вполголоса продекламировал:
Время пришло
Отпустить свою вольную душу,
Пусть-ка надышится,
Пусть наболеется всласть,
Пусть нарыдается,
Не зарывая в подушки
Нетерпеливость
И гордую терпкую страсть.
Вон как звенит,
Полонит звездопадное небо,
Ясная темень
Накроет меня и тебя
Легкой прохладой
Ночного тончайшего крепа —
Освобожденную душу
И звезды знобят.
Нам ли с тобою,
Сомненьями разными мучась,
Так и остаться
С собою один на один?
Время пришло.
Неизбежная сладкая участь:
Вольному – воля,
И снова вся жизнь впереди…
– Простите, это вы к чему? – Канегиссер присел на свой топчан. – Думаете… нас… расстреляют? Да?
