Официальный бюллетень № 4
31 августа 1918 г. 7 часов вечера.
Пульс – 102, наполнение лучше. Температура – 36,9, дыхание – 22. Общее состояние самочувствия хорошее. Непосредственная опасность миновала. Осложнений нет.
Именно последняя фраза – «опасность миновала» – и бесила большевика. «Кого миновала, а кого нет», – мысленно выматерился он.
Яковлева состояние любовника восприняла по-своему.
– Перестань, успокойся. Даже если Канегиссер не поверит моему человеку и начнет болтать, все одно – тот ничего толком не сообщит. К нам след не ведет. Мальчишка с нами не общался. Он вообще о нас понятия не имеет. А поэтому нечего тревожиться: Феликс при всем желании не сможет привязать нас к убийству Моисея.
– А Андроников? А Свиридов?
– Что Свиридов? О последнем мальчишка сам промолчит: не захочет, чтобы кто-то рылся в его личном, грязном белье. Тем более мы заранее отправили Свиридова в Москву, так что к нему следов нет никаких. А Андроников… И что с того, что Канегиссер расскажет про Андроникова? Да и что он может про него рассказать? Что тот морально подтолкнул его? Так то были просто разговоры. Андроников не давал мальчишке в руки револьвер. С отцом убийцы контактировал? Так он его еще с дореволюционных времен знает. И не забывай самое главное: кто поставил Андроникова в Кронштадтскую ЧК? Чья подпись? Урицкого!
– Но советовал-то его взять я!
– А Дзержинский дал Андроникову рекомендацию, – тут же парировала Яковлева, – так что, получается, замазаны все. – На красивом холодном женском лице проявилась легкая презрительная улыбочка. – Так что не разводи сопли, Гриша. Феликс против самого себя не пойдет.
– Дай-то бог…
– А ты на бога не надейся. Бог атеистам не помощник. Лучше подумай о том, что будем делать в ближайшее время. Власть благодаря мальчишке у нас. Теперь следует подумать, как ее удержать. – Варвара Николаевна, разгорячившись, расстегнула верхнюю пуговицу на платье. – Независимо от того, кто будет верховодить в Кремле, наша задача – укрепиться здесь. Зря, что ли, столько сил потратили? А отсюда потом можно будет и в Златоглавую прыгнуть. – И Варвара вдруг озвучила мысли, которые только что пронеслись в голове Зиновьева. – Это даже хорошо, что мы сейчас в Питере, а не в Москве, вдалеке от драки. Когда они себе чубы повыдергивают, обессилят, вот тогда мы и объявимся. С чистой, незапятнанной репутацией. А пока… Пока думай над тем, что сказать Феликсу? Пусть ругает, критикует – это все ерунда. Главное, чтобы Дзержинский не почувствовал в тебе конкурента. Чтобы остался в убеждении, будто имеет на тебя влияние. И перестань трястись, как баба.
* * *
Бокий задержался перед дверью в кабинет Доронина. Рука, так и не притронувшись к дверной ручке, задумчиво потянулась к кончику носа, потерла его. Впервые за последние полгода Глебу Ивановичу стало не по себе от разговора с Феликсом.
«Нет, конечно, Дзержинский прав: какая разница, за что расстреляют Канегиссера? Наверное, любому человеку нет разницы, за что его убьют. Результат-то один и тот же. Но тогда получается, что идем к тому, от чего так долго открещивались: к диктатуре. А от той недалеко до террора. О чем вот уже почти год вещает Троцкий. А если учесть, что Ленин при смерти и вся власть в Москве в руках Свердлова и Троцкого… А Феликс здесь, в Питере…»
Мысли тяжелым жерновом с трудом проворачивались в голове.
«Феликс не вернулся в Москву из-за Свердлова. Сам только что проговорился. Что ж получается? Раздрай в наших рядах? Мало того что у революции есть враг внешний, так мы еще и сами друг друга берем за горло?»
Глеб Иванович подошел к окну, что вело во внутренний двор здания, распахнул створки, всей грудью вдохнул свежий, слегка прохладный воздух. Посмотрел по сторонам, будто опасался, словно кто-то сможет прочитать его мрачные думы. А память и логика уже вовсю подбрасывали факты в топку сомнений.
Покушение на Ильича состоялось в начале одиннадцатого часа вечера. Было совершено три выстрела, как сообщили утром, когда эмоции стали утихать и всем понадобилась четкая и объективная информация. Ильич ранен и одна из работниц завода. «Теперь, – продолжал анализировать Бокий, – представим ситуацию. Слышны выстрелы. Старик падает. Заваливается и та женщина, из митингующих. Какова должна быть реакция толпы? Все в стороны. Этот инстинкт срабатывает в минуту опасности. Именно поэтому убийца и смог исчезнуть с завода. Как сообщили, его, точнее ее, поймали за заводской чертой. О чем это говорит? Только об одном: на площадке была паника. Выстрелы напугали толпу. Потом, когда убедились, что более никто не стреляет, ринулись к телу Ильича. Убедились, что жив, хоть и ранен. Перенесли в авто. На все про все ушло минут десять. С завода повезли в Кремлевскую больницу. Сколько до нее езды? Бокий ругнулся: а хрен его знает. Смотря какое авто, как едет… К тому же с какой стати я решил, будто Старика повезли в Кремль? А если в другое место? – Глеб Иванович резким движением ладони стряхнул со лба пот. – Да бог с ней, с больницей. Повезли, и все. Любопытно другое. Кто сообщил Свердлову о покушении? Во сколько? Откуда? С заводского телефона? Возможно. Сразу после того, как Ленина увезли? Скорее всего. И не скорее всего, а так и есть. И вот, предположим, я – Яков Свердлов. Мне звонят в половине одиннадцатого, говорят, что на Ленина совершено покушение. Мои действия? Естественно, как у всякого нормального человека, узнать, каково состояние Ильича. Что с ним? Куда повезли раненого? Немедленно отправиться к нему. Другу. Товарищу. Соратнику. И лишь после, убедившись в том, что в Ильича действительно стреляли, что он ранен, а не убит и каково его состояние здоровья, сообщить о произошедшем всем партийным ячейкам. Сообщить – уже в последнюю очередь. Сначала все узнать! Самому! Так бы поступил я, Бокий. Однако на деле все произошло иначе. Потому что, если бы Яков поступил, как я, то телеграмма пришла бы в лучшем случае ближе к полуночи. Но никак не в одиннадцать часов. То есть спустя сорок минут после покушения. Получается, телеграмму отправили, доверившись словам, прозвучавшим с заводского телефона. Не проверив ни единого факта нападения на Ильича! Не уверившись в том, жив Ильич или умер. Не подняв своей задницы с кремлевского стула. Просто доверившись телефонному звонку!»
Бокий с трудом перевел дыхание.
«А потом Дзержинский отказался вернуться в Москву. Скорее всего, Феликс просчитал то же самое в поезде. Но в таком случае мы имеем не что иное, как захват власти Яковом Свердловым. А только ли им? А в Питере что, не то же самое? Причем оба убийства в один день. Не заговор ли это?»
Холодный пот прошиб лоб чекиста. Глеб Иванович поднял голову, долгим, пристальным взглядом окинул затянутое тучами небо. За спиной кто-то прошел, поздоровавшись, на что Бокий не обратил никакого внимания. Все его мысли были сконцентрированы вокруг одного.
«К осени в Петрограде всю высшую элиту власти составили те, кто в марте не поддержал Ильича. Случайность? Или их намеренно сконцентрировали в Северной столице? Зиновьева, Яковлеву, Урицкого… А в Москве теперь заправляли те, кто их поддерживал, те, кто вместе с ними был против Старика в Брестском вопросе: Троцкий и Свердлов. А между ними стоит одинокая фигура Дзержинского. Человека, который не принял ничью сторону, имеющего свою личную, индивидуальную точку зрения. И в марте не поддержавший ни тех, ни других».
