Полина – крепкая, улыбчивая и ласковая женщина, муж которой погиб в конце войны, окружила Кузьму теплом и заботой. Двери в клубы и профкомы для Кузьмы Андреевича были открыты всегда, он выступал перед началом киносеансов, на закрытии партийных конференций, и обязательно на выборах, спрос на него был огромным. Колька буквально не отходил от Кузьмы Андреевича. Мы завидовали ему: надо же, живет рядом с таким известным и интересным человеком, может бесплатно ходить в кино и на другие мероприятия.
Многие женщины, завидуя Полине, считали: поживет артист и уедет. Но не тут-то было, Кузьма Андреевич неожиданно для себя самого засел в нашем предместье. О его артистических и других способностях знала не только Полина. Знакомства с ним искали профсоюзные и партийные работники, на мясокомбинате он руководил хором колбасного и убойного цеха, с которым он выступал перед рабочими коллективами. На этих встречах Кузьма читал классику, иногда собственные сочинения, притчи и, конечно же, пел. Особенно хорошо у него получались куплеты Курочкина. На бис он обычно исполнял песню ковбоя:
Хорошо в степи скакать,
Вольным воздухом дышать,
Лучше прерий места в мире не найти.
Если солнце не печет,
И лошадка не трясет,
И пивные попадаются в пути.
Когда начинался припев, то зал начинал хлопать и подсвистывать, а Кузьма Андреевич, красивый, недостижимый всем смертным, начинал выделывать такие коленца, которые, наверное, и не снились ковбоям. На голове, едва держась за густую шапку черных волос, в такт прыгала и плясала его ковбойская шляпа. Позже, уже у себя во дворе, мы пытались воспроизвести его танец, но тут, как и в футболе, нужны были тренировки и особый дар ритмично двигать не только носками, пятками, но и руками.
Репертуар у нашего Ковбоя менялся, но неизменным было одно – когда его приглашали выступить, он обязательно обговаривал свой гонорар. После концерта с совершенно случайными людьми он шел в «Голубой Дунай», где произносил знаменитое выражение артиста Шмаги, что мы артисты и наше место в буфете.
Бывало, его начинали стыдить, называть рвачом, то в ответ можно было услышать его коронную в таких случаях отговорку: «Деньги есть – Кузьма Андреевич, денег нет – дворовый пес».
Нам нравилось, что он разговаривает с нами, как со взрослыми, и что Кузя старался быть в курсе всех наших ребячьих дел. Идет с концерта, остановится около нашей компании и спросит, как идет у нас сбор денег на футбольный мяч. В нашу долю с покупкой футбольного мяча он решил вступить после одного несчастного случая. Неизвестно откуда и как к нам попало металлическое ядро, которое используют атлеты на соревнованиях. И вот однажды, подражая спортсменам, мы катали его по дороге. И тут из-за угла неожиданно появился Кузьма Андреевич. Как всегда, он был навеселе, но на катящий кругляк среагировал мгновенно. Кто-то, желая предупредить артиста, крикнул:
– Дядя Кузя, это ядро!
Кузьме Андреевичу было некогда определять, какое-такое ядро и почему оно катит навстречу. И что бы вы думали? Видимо желая показать былой навык, он что есть силы всадил ногой по шару. И тут мы увидели не танец Ковбоя, а настоящую пляску святого Витта. Мы бросились на помощь, и вскоре на какой-то попутной машине Кузьму Андреевича отвезли в травмпункт. Что он говорил в наш адрес – неизвестно. Недаром говорят: сердце забывчиво, а тело заплывчато. Мы же хотели, но не смогли его предупредить. Больше всех разозлился на нас Колька Дьячков. Он даже перестал пускать нас в дом, где с гипсом на ноге лежал Кузьма Андреевич. Колька был постарше нас и на наши уличные забавы смотрел свысока.
– Ну что, псы троекуровские, покалечили человека? – сказал он выходя на улицу. – За такие дела головы отрывают.
В голосе Дьячкова появились милицейские нотки. Таким тоном обычно разговаривал участковый Леня, когда на мотоцикле с проверками приезжал к нам на улицу. Мы тоскливо помалкивали: а что, несмотря даже на несовершеннолетний возраст, возьмут и упекут. Но Колька был отходчивым парнем – у него-то ноги были целы.
– Кузьма вас не хочет видеть, – сказал он, когда мы попросились проведать Кузьму Андреевича. – Друзья нашлись. Лучше берите тяпки и прополите огород.
– Наверняка посчитал, сколько выступлений пропустит Ковбой из-за травмы, – съехидничал наш вратарь Валера Ножнин. – У Кольки вместо мозгов – счеты.
Кузьма Андреевич не затаил на нас обиду, более того, после своего выздоровления предложил нам сброситься и купить футбольный мяч. И сам сделал первый взнос. Он дал нам красненькую десятку. Его жест мы оценили в полноценную чекушку, помня, что в мылзаводском магазине бутылка «Московской» стоила двадцать один двадцать.
– Чтобы не портили ноги ни себе, ни людям, – сказал Кузя. – А за огород спасибо.
После его взноса все приобрело особый смысл. Мы тоже понесли свои затертые медные пятаки и другую мелочь. Кузя старался быть в курсе, как идет пополнение кассы. Бывало, услышав на свой вопрос наше красноречивое молчание, тут же запустит руку в карман и, достав смятую трешку, повертит ее между пальцами, мол, дал бы больше, но сегодня на мели, и сунет бумажку нашему казначею Олегу Оводневу. Затем, уже из другого кармана, достанет горсть слипшихся от долгого лежания конфет. Наши не привыкшие к подобной щедрости ребячьи сердца вздрагивали. Обычно мы довольствовались только что сорванной морковкой, а тут – на тебе, прилетела настоящая «Ласточка».
– Я ведь тоже, давно, играл в хорошей московской команде, – объяснял свой жест Кузьма Андреевич. – Зимой в хоккей, летом в футбол. Вот, например, что писали обо мне в заводской многотиражке, когда мы их команду разделали под орех:
Кузьма Сверчевский – парень тертый,
В атаке он похож на черта,
В лихом ледовом вираже
Летит к воротам в кураже.
И нет спасенья, нет брони!
Уймись, мальчонка, отдохни,
Из нас не делай решето,
Уж лучше б ты играл в лото…
Мы подозревали, что стихи о себе, любимом, были написаны самим Кузьмой, и дипломатично помалкивали.
– А чего не пошли дальше? Может быть, стали бы как Бобров.
– Помешала травма, порвал мениск, – вздыхал Кузьма Андреевич и улыбаясь добавлял: – Как говорится, был бы конь хороший у ковбоя.
Конфеты были с белой сладкой начинкой внутри. Они тут же были поделены по справедливости – каждому по одной. Осталась лишняя. Я бы мог воспользоваться правом капитана и взять ее себе. Но не взял. После недолгих препирательств конфету отдали самому младшему – Саше Иманову. Свою я сунул в карман для младшей сестры.
«Божья коровка, полети на небо, принеси нам хлеба», – тоненьким голоском, бывало, пела моя младшая сестренка. Хлеб приносила не божья коровка, а мама, и мы сметали его в считанные минуты. Теплее на душе и в желудке становилось летом, когда в огороде подрастали морковка и лук. Зеленый лук с хлебом и солью – казалось, нет ничего вкуснее на свете!
Я смотрел на Кузьму Андреевича и думал, смогу ли я когда-нибудь вот так же раздавать конфеты и сорить деньгами. Наш уличный бандит Карнач, бывало, играя в чику, после выигрыша бросал нам на драку-собаку медь. Кузьма Андреевич не бросал, он давал деньги, и делал это, как настоящий ковбой. Три рубля немного – всего три похода в кино. Но и этих у нас не было. Кожаный футбольный мяч стоил дорого – сто тридцать рублей. Можно было купить кирзовый, который через неделю превращался в тряпку. Но нам непременно хотелось кожаный.
