– Ну что, убедились? – сказал дед Лахонину. – Пропади все пропадом!
– Успокойся, Михаил Осипович, – сказал Лахонин. – Вернем мы тебе за пчел.
– Да какой мне толк с ваших денег! – воскликнул с горечью дед. – Каждая семья за сезон по шестьдесят килограммов меду давала. И еще столько могла давать. Вы же обещали – не будете самолеты вызывать. Слову своему не хозяева. Да и хозяева ли вообще? Так, одна видимость.
– Кто же знал, что мотылек появится? – вздохнул Лахонин. – Надо было что-то предпринимать, вот и пришлось самолет вызывать. Не мы одни.
Дед молча посмотрел на Лахонина и, махнув рукой, сгорбившись, пошел к балагану. На полпути остановился, глянул через плечо.
– Вы эту землю не корчевали, чужая она вам. Скажи, полезно, – и себя химией зальете. Далеко ходить не надо, вон таблетками разными себя травите. Куда движемся – не пойму. Мне-то немного осталось, – дед ткнул пальцем в Саньку, – а им-то жить да жить.
Не решаясь ступить на пчел, Храмцов постоял немного, затем пошел от пасеки прочь, мимо балагана и машин, мимо сидящего возле балагана деда. Полез прямо в чащу подальше с глаз. Натолкнувшись на поваленное дерево, сел и бессмысленно стал смотреть в землю.
«Лучше бы мне в тот день не просыпаться», – думал он.
Пока он не видел пчел, пока шли одни разговоры, пусть и неприятные, он все же надеялся – обойдется, как обошлось в той истории с балахнинским быком. Весело, можно сказать, вышло. Но там были чужие люди, которых он видел в первый и последний раз. Здесь же кругом свои, они-то не забудут, как он угробил дедовских пчел. Помог, называется.
– Саня, там все собрались. Кушеверов приехал.
Храмцов поднял глаза, перед ним стояла Вера. Санька не мог понять, чего больше в ее глазах: осуждения или сочувствия.
– Это я их угробил, – сухо сказал Санька. – И не надо меня жалеть.
– Знаю, что ты, – спокойным голосом ответила Вера. – Я тебя не жалею. Вот деда жалко. А тебя – понять не могу. Что спрятался? От себя не спрячешься. Пошли. Они тебя ждут. Катя с Анатолием приехали.
– А они-то зачем? – Санька удивленно посмотрел на Веру.
– В составе комиссии, по положению, должен быть ветеринар. Она здесь лицо официальное.
– Ты знаешь, когда мы кружили в дыму там, – Храмцов ткнул пальцем в небо, – хотелось сюда, найти хоть какой-то клочок ровной земли, поляну. Для меня в тот момент это было как для утопающего соломинка. И эта соломинка оказалась бревном – оно перебило мне ноги. Если я раньше мог бегать вприпрыжку, то сейчас только ползти.
– Скажешь тоже – ползти. Летать ты будешь, – спокойным голосом сказала Вера. – Только не так, как здесь. И чего ты полетел? Лахонин показал тебе пряник, ты и рад стараться!
– Может, ты и права, конечно, права, – вздохнув, сказал Санька. – Можно, конечно, успокоить себя, сказать, что случайно получилось. Я вот сейчас понял – нет, не случайно. Где-то я слышал, в случайности, как в зерне, больше сути, чем в поле, на котором оно прорастает…
Собрались на полянке вокруг Кушеверова. Лицо его показалось Храмцову знакомым. Едва он снял шляпу, вспомнил: прошлым летом видел у Митасова. Кушеверов оглядел его с ног до головы так, точно сличал карточку с оригиналом, усмехнулся, и, видно, потеряв всякий интерес, повернулся к Шипицыну.
– Ну, кажется, все заинтересованные стороны собрались, – деловито, точно на собрании, начал он. – Кто первый? Дадим слово женщине. Пусть, так сказать, ветеринар нарисует нам общую картину. Катерина Ивановна, вам слово.
– Пчелы погибли от сильнодействующего яда, – бесстрастным голосом сказала Катя. – Можно проверить в лаборатории, думаю, результат будет тот же. Общий ущерб, – Катя взглянула в книжку, – я тут перевела по таблице коэффициентов – полторы тысячи рублей.
– Так-с, понятно, – задумчиво потеребил подбородок Кушеверов. – Ну а теперь надо спросить другую сторону. Почему пчелы оказались здесь? Насколько я знаю, карантинные мероприятия проводились по всему району. Почему их не выполнили? После мотылька летчики должны были начать работать в Шаманском лесхозе. Как раз на этом месте.
– Нет, постойте! – выкрикнул Вениамин Михайлович. – Я не понял, у нас пчел угробили, и мы же виноваты. Чушь какая! По-вашему, мы должны еще и заплатить?
– Заплатит Лахонин, – сказал молчавший до сих пор Шипицын. – У него в хозяйстве проводились работы, с него и спрос.
– Нет уж, позвольте! – горячо возразил Лахонин. – В чем-то Адам Устинович, может, и прав – есть наша вина. Но почему вы считаете, что вылил химикат Храмцов? В нашем районе работает восемь самолетов. Может, кто-то из них вылил? А может, пчелы сами на те поля, где мы вели работы, залетели.
– Давайте милицию вызовем. Пусть проведут следствие, – сощурившись, язвительно сказал Шипицын. – Это проще пареной репы. Найдем виновного.
Храмцов вздрогнул; он понял, наступил тот момент, когда, промолчав, потеряешь к себе уважение.
– Чего спорить, я вылил химикат! – громко сказал он. – Так уж получилось, – и, поймав недоуменный, испуганный взгляд Лахонина, добавил: – Я виноват и рассчитаюсь за пчел.
– Что, только за пчел? – вопросительно поднял брови Шипицын. – А за покос, за угробленные деревья, кто заплатит?
– Ну, вы палку не перегибайте, – влез в разговор Кушеверов. – Будь ваша воля, вы бы его, наверное, за решетку упрятали. Давайте не обострять отношения. Они же не нарочно сюда залетели, дым помешал.
– Не дым, Лахонин их сюда загнал, – тихо, но так, что все повернулись на ее голос, проговорила Вера. – Я меньше всего склонна оправдывать летчиков. Смалодушничали они, поддались уговорам. Почему же вы их не остановили, Геннадий Васильевич? Вы ведь тоже участвовали в том полете?
– Раз участвовал, значит, заплатит, – переменил тактику Кушеверов. – Если слова не доходят, может, через карман дойдет.
– Если бы из своего, – усмехнувшись, поддел Шипицын. – Ты-то за пруд и копейки не заплатил. Вот если бы заплатил, так прежде, чем удобрение в овраг пихать, наверное, подумал бы. А Геннадию Васильевичу проще было – шел по проторенной дорожке. Вот еще что! – Шипицын посмотрел куда-то сквозь Храмцова. – Мы забыли пригласить, может быть, самую заинтересованную сторону – природу. Она кормит нас, одевает, а мы ее гробим. До какой поры, ответь ты, начальник станции защиты растений, будет это продолжаться?
Кушеверов поморщился, глаза холодно блеснули, но через секунду обрели обычное, деловое выражение.
– Но, но, – предостерегающе протянул он. – Вы тут, Адам Устинович, демагогией не занимайтесь. Бывают накладки – согласен. Но странная у вас позиция. Будто только один вы за все болеете. Мы тоже в стороне не останемся – примем меры.
И Кушеверов начал составлять акт. Вениамин Михайлович принес ему пожелтевший, вырванный из конторской книги лист бумаги. Указали обстоятельства, причины, приведшие к гибели пчел, определили причиненный ущерб. Храмцов сидел рядом, смотрел, как ложатся на бумагу ровные, одна к одной, буквы. То, чего он так боялся над лесом в дыму, свершилось, рушилось все, с чем он летел сюда, подтверждая правило: в одном месте два раза не занимают. После того как он сознался – конечно, не бог весть что, – но ему стало легче. Лучше упасть, чем всю жизнь, не уважая себя, висеть.
