– Рост можно измерять сантиметром, способности – оценками учителей, одежду – карманом родителей, – сказал Кузя. – Но чем и как измеришь силу духа? А для достижения победы это – главное. На, прочти, а потом поговорим, – сказал он.
Инцидент с вручением кроссовок закончился скучно и привычно – его родители были вызваны в школу. И снова Севку оставили до последнего предупреждения.
Узнав, что Севка отказался от кроссовок, Кузя порылся у себя в кладовке и принес солдатские ботинки на толстой подошве и с высокой голяшкой. Их сунули в его вещмешок друзья спецназовцы, когда раненого отправляли в Союз. Ботинки были американскими. Они взяли их в караванном грузе, который шел из Пакистана в горы к душманам.
– Мне их не носить, – сказал Кузя, задрав штанину и обнажив протез. – Тут специальная обувь требуется. А тебе, я думаю, в самый раз будут.
Севка молча переводил взгляд то на ботинки, то на Кузю. Это был царский подарок. О таких ботинках можно было только мечтать.
– Дают – бери, бьют – старайся дать сдачу, – улыбнувшись, сказал Кузя.
Ботинки оказались великоваты, и Севка дома спрятал их под кровать. Он решил, что вырежет войлочную стельку и тогда они будут в самый раз. Но вечером, вернувшись домой, он увидел, что отец вертит ботинки, рассматривая их со всех сторон, затем примерил и, должно быть, не зная, откуда они появились и как с ними поступить, вопросительно посмотрел на Севку. Ко всему, что приходило в дом, отец относился философски. «Бог дал, Бог взял», – говорил он. Севку так и подмывало спросить, почему родитель говорит и действует от имени Бога и уносит из дома последнее.
– Папаня, ты на них губу не раскатывай, – сказал он. – Мне их подарили.
– Хороший подарок, – отметил отец. – Настоящая кожа, и сделаны неплохо. Век не сносить. За них, я думаю, дадут неплохие деньги. Можно будет взять несколько пар наших ботинок.
– Не подкатывайся.
Севка забрал у отца ботинки. Когда он в них появился в школе, то его обступили, долго разглядывая иностранные буквы. Затем Левка отозвал его в сторону и предложил за них пятьдесят рублей. Севка мотнул головой, сказав, что, во-первых, эти ботинки как нельзя лучше подходят для болота, по которому он каждый день ходит в школу, а во-вторых, ноги в них – как в броне, и теперь те, кто раньше во время футбола безнаказанно бил его по ногам, пусть поостерегутся. Трухин это понял по-своему и накинул десятку.
– Лев, такие вещи не продаются и не меняются, – сказал Севка.
– Ну хочешь, я тебе за них дам сотню.
– У тебя, видимо, с головкой того – перегрелась, – не без ехидства сказал Севка. – Остынь, я русским языком говорю: ботинки – трофейные и не продаются.
После этого разговора Севкины ботинки стали предметом особого внимания. Когда на литературе «проходили» Тургенева, по классу был пущен боевой листок. Севку изобразили в огромных башмаках, которыми он толкал в воду маленькую собачку. Внизу рисунка были написаны стихи:
Герасим обманул свою Муму,
Заморским башмаком спихнул ее в волну,
А после поминал ее блином
И запивал дешевеньким вином.
Севка прочитал и сделал приписку:
Гадали в школе, кто сей блин?
Им оказался Лев Трухин.
Обида на Левку не пропадала, а наоборот, уползала все глубже и при стычках с ним напоминала о себе, жаля душу, как змея. Ну, разве он виноват, что мать у него всего лишь уборщица в магазине и не может, как мать Левки Трухина, которая работала главврачом, обслуживать всех учителей? Укоряют, что его отца часто видят выпившим. Когда он начинал высказывать это отцу, тот поднимал вверх указательный палец и глубокомысленно изрекал:
– Вот проживешь с мое, тогда учи.
– Проживу, но водку пить не буду, – насупившись, говорил Севка.
– Это хорошо, – отвечал отец и тут же безвольно разводил руками, мол, нету него против алкоголя иммунитета.
Утешало одно: в предместье пили многие. И некоторые в таком виде приходили на родительские собрания. Севкин отец на собрания не ходил. Он считал, что сын учится хорошо и, подвыпив, частенько хвастал Тарабыкину:
– Севка у меня головастый, будет из него толк.
– Есть некоторые способности, но надо их развивать, – соглашался Тарабыкин. – Думаю, тебе его после школы в какое-нибудь военное училище надо определять. Чтоб мог учиться на полном гособеспечении. Смотри, я могу похлопотать, сам понимаешь, сейчас везде, куда ни сунься, – конкурс родителей.
– Пусть всего сам добивается, – нахмурившись, говорил отец. – Мы вон после войны по огородам мерзлую картошку собирали.
– По-моему, у тебя, Ваня, война до сих пор продолжается, – вздыхал Тарабыкин. – Умные люди говорят: самое верное вложение средств, это – в детей. Или я ничего не понимаю в жизни?
Кто-кто, а уж Тарабыкин в жизни разбирался. Александр Борисович родился в славном украинском городе Жмеринке. с детства он мечтал стать музыкантом, учился играть на скрипке, Но потом родители переехали в Харьков, там померли, и ему пришлось работать официантом в ресторане. Возможно, он и до сих пор работал бы, как он выражался, в высокоинтеллектуальной сфере обслуживания, но его сгубила страсть к карточным играм. На этой почве он имел проблемы с законом. Как-то, желая избежать принудительного изменения местожительства и других сопутствующих неприятностей, после очередного крупного проигрыша он решил поломать карту и укатил жить аж в Америку. Однако вскоре вернулся обратно, понося всех, кто придумал сладкую сказку о заморской стране. В Иркутск он решил податься по одной простой причине: от Америки у него сохранились теплые меховые ботинки и нежелание встречаться с прежними харьковскими знакомыми. На этот раз свою новую жизнь решил начать с торговли цветами. В Барабинском предместье купил дом рядом с Герасимовыми и весь приусадебный участок застроил огромной теплицей. Дела шли неважно, рынок был под контролем южан, приходилось отстегивать им за крышу, но Александр Борисович не унывал и, щурясь от стекольных бликов, частенько подшучивал над собой:
– Вот, раньше был простым евреем-официантом, в Америке – негром-посудомойкой, теперь на старости лет стал китайцем-огородником. Эх, знал бы прикуп – жил бы в Сочи!
После длительного запоя, когда уносить из дома и пропивать уже было нечего, Севкин отец шел к Тарабыкину. Он знал: Александр Борисович не даст пропасть и войдет в его тяжелое положение. Нет, отец не просил на опохмелку, он приходил с проверкой Тарабыкинского тепличного хозяйства. Недостатков и недоделок у Тарабыкиных было множество. Тыкая в них пальцем, отец начинал ворчать и пугать, что если сейчас же их не исправить, то все полетит к чертям. Александр Борисович притворно начинал охать и ахать, поднимая к небу руки. Почувствовав, что клиент созрел, отец сам же и принимался исправлять выявленные недостатки. Часто в этом деле ему помогал Севка.
Он знал, что, если отец начинал что-то делать руками, можно было какое-то время жить спокойно. После работы Тарабыкин приглашал за стол и, выпив рюмку-другую, начинал рассказывать о своих многочисленных похождениях. Севке нравилось слушать Александра Борисовича. Тот умел не только показывать разные карточные фокусы, но и весело рассказывать о том, как в молодости после выигрыша ему частенько приходилось уносить ноги.
