– У меня вот здесь, в столе, лежат шесть вариантов, – сказал он. – Шлют со всей России. Одна авторша прислала жизнеописание, вернее сюсюли, про сына деревенского дьячка, который прославился тем, что осчастливил туземцев в Америке. Я не знаю, о чем будешь писать ты: об иркутских купцах, пьющих дьячках, о войне, мне это неважно. – Минотавр расстегнул рубашку и почесал свою волосатую грудь. – Погодин написал пьесу о кремлевских курантах, и они зазвонили на всю Россию. Вот что такое война? Война – это оборванные связи. Когда раздаются первые выстрелы, начинается настоящая драматургия.
Его предисловие мне понравилось, Минотавр давал не шанс, фактически карт-бланш, чтобы проверить, на что я способен в честной конкуренции с другими авторами. Директор театра, желая поддержать меня, добавил, что помнит и ценит мою повесть «Приют для списанных пилотов». К моменту разговора в народном театре уже была поставлена моя пьеса «Уроки сербского». За нее мы с главным режиссером театра Михаилом Стеблевым получили диплом международного театрального фестиваля, проходившего в Москве, с формулировкой «за братство славянских народов».
И тут новое лестное предложение. Прилетев в Москву, я поехал в миссионерское общество, там мне дали кое-какую литературу об Иннокентии, затем я съездил в книжное подворье при Сретенском монастыре, купил книгу Барсукова о жизни и деяниях святителя Иннокентия.
Знакомясь с жизнью Вениаминова, я сделал для себя несколько открытий. Одно время наш самолет базировался на аэродроме в Анге. Каждый день, собираясь на полеты, мы ходили мимо дома, в котором родился и некоторое время жил Вениаминов, ставший впоследствии святителем и главой Русской православной церкви. Дальше – больше. В городе, куда его отправили на учебу, он учился в той же школе, в которой я проучился свои первые четыре года. Только в мое время это уже была самая старая в городе начальная школа при монастыре, а не духовная семинария.
Дочитав до конца книгу Барсукова, я понял, что прикоснулся к жизни сибирского самородка, который и печи клал, и часы делал, при необходимости мог и музыкальные духовые инструменты изготовить. Но истинная мощь его личности заключалась в ином – он сумел понять значение слова Божьего и донести его до диких племен далеких Алеутских островов. Иннокентий в совершенстве овладел языками туземцев и смог стать для них простым и близким человеком, за которым они были готовы идти хоть в огонь, хоть в воду. А его краеведческая книга «Записки островов Уналашского отдела» стала известна всей читающей России, язык автора, его наблюдательность привели в восторг Николая Васильевича Гоголя.
Но больше всего меня поразила его государственная позиция в отношении восточных территорий – благословение генерал-губернатору Николаю Николаевичу Муравьеву на занятие Амура дал именно он, человек духовный, миссионер, сделавший, пожалуй, больше всех для приобщения коренных народов далекой Русской Америки, Якутии и Амура к Православной церкви. Все современники отмечали его самообладание, когда во время Крымской войны, которая стала фактически мировой войной Запада против Российской империи, в Аяне англичане объявили, что берут его в плен. Англичане были настолько обескуражены самообладанием Иннокентия, что оставили в покое не только его, но сам поселок. Более того, освободили уже захваченных под Петропавловском-Камчатским пленных.
Я сидел в тесной комнатке, в женском халате, пил горячий чай, встречаясь с Валиными глазами, гадал, чем же в театре занимается она. Когда мы раньше встречались при выполнении рейсов на Север, она рассказывала о полетах в составе других экипажей, изображая в лицах, верно передавала характеры моих коллег. Была она наблюдательна, остроумна, ей бы не в стюардессы, а в артистки.
Нам в небе стюардессы создали уют,
Который дома нам не снился.
В полете чай и кофе подают
Прелестные Солохи-проводницы!
Согреваясь чаем, я с удовольствием напевал про себя ту Валину песню, смотрел, как у нее из-под утюга вылетают клубы пара и размышлял над превратностями судьбы. Еще полчаса назад я не мог вообразить, что окажусь в этом своеобразном приюте для списанного пилота и бывшая стюардесса будет сушить мою одежду.
Она отутюжила мой пиджак, набросила его себе на плечи и принялась за брюки.
– Я бывших летчиков узнаю сразу же, – улыбнувшись, сказала она. – По штанам. Пиджак можно заменить, но лишить бывших летчиков привычки к синим штанам все равно, что лишить младенцев памперсов.
Я промолчал, намек на памперсы был ударом под дых, но возражать не имело смысла, промок до трусов.
Галлы сбросили штаны,
Тоги с красным им даны.
– отшутился я, вспомнив высказывания римских сенаторов о варварах.
– Что тебя привело в театр? – неожиданно спросила Валя.
– Я написал пьесу.
– Вот как! – Валя удивленно и, я бы сказал, с каким-то сожалением посмотрела на меня. Такими глазами обычно смотрят на больных детей. – О летчиках?
– Не угадала. Здесь-то я свои штаны выпячивать не стал, – отшутился я. – Написал пьесу о святом.
– Понятно! – помолчав немного, протянула Валя. – Сейчас многое поменялось. Все стали ходить в церковь.
– Я и раньше ходил, – усмехнувшись, ответил я. – Но не афишировал. А вот что в этом храме нашла ты – не пойму?
– С чего начинается театр?
– Немирович-Данченко говорил – с вешалки.
– Я работаю здесь гардеробщицей. Заодно заместителем директора по хозяйству. Кстати, многие наши девчонки работают на театр. Авиации мы стали не нужны, а в театре нас приютили. Если тебе будут нужны билеты, ты скажи. Все устроим. О чем пьеса?
Меня позабавила та легкость, с которой Валя готова была бросить мне спасательный круг.
– Я уже сказал, она о святителе, о людях, которые жили в нашем городе почти двести лет назад. Она историческая и в прямом, и в переносном смысле. С ней в обнимку я сплю уже более пяти лет.
– В обнимку обычно спят сам знаешь с кем, – поддела меня Валя. – Да, дела твои неважнецкие. А в другие театры предлагал?
– Предлагал, – помедлив, ответил я. – Но сейчас пьесы стали товаром. Хочешь поставить – плати: за освещение, изготовление реквизита. А золоченые эполеты на мундир генерал-губернатору Муравьеву надо заказывать непременно в Софрино. В общем, за всё. И заламывают цену – мама моя!
– Да сейчас все стали прагматиками.
– Ну, скажем, не все.
– Не все, – согласилась Валя.
– Скажи, я похож на графа Монте-Кристо?
– Скорее на общипанного мокрого цыпленка, – засмеялась Валя. – И сколько просят?
Я ожил. Наконец-то появился слушатель, который знает театральное закулисье и которому можно доверить свои печальные мысли, связанные с устройством пьесы.
К этому времени я уже догадывался, в чем мой просчет. Мне казалось, что все кроется, как говорил Минотавр, в несовершенстве пьесы, в неумении нащупать нужную драматургическую пружину. Я старался исправить текст, сверяя его не только с творениями древнегреческих авторов, но и с пьесами Шекспира, Гоголя, Чехова. Но вскоре до меня дошло, если бы к директору пришел Чехов с его литературной «Чайкой», боюсь, результат был бы таким же, как и у меня. Издать книгу, не имея имени, – дело обычное. Там тоже нужны деньги, но ведь находят и издают. Театр – это другая планета. Здесь к автору и его творению другой подход. По сути, в успехе спектакля заинтересован не только автор, но и режиссер. Он полноправный творец того, что зритель увидит на сцене. А еще актеры, которые своей игрой доносят до зрителя задуманное.
