Позже ему скажут, что его искали всем селом. И тут ему стало страшно. Это дома, в постели, ночь кажется одним мгновением, а здесь, среди темноты, наедине со своими страхами, она казалась ему вечностью, которую ни за что не пересидишь. Он надергал травы и попытался сделать на дне ямы подстилку. Но она совсем не грела, и вскоре у него начали стучать зубы. Когда Алеша уже совсем было отчаялся, за его спиной послышался шорох.
Он резко обернулся, и тут его лицо обожгло чем-то влажным, шершавым и горячим. К нему в яму ввалилось большое лохматое чудовище, в котором он не сразу признал Нойбу. Он схватил ее за шею и расплакался. А она продолжала лизать его лицо и руки. Затем он пристроился в уголок ямы, держа Нойбу за шею. Так они оба, как бывало прежде в городской квартире, уснули, и ему было тепло от ее лохматой, густой шубы.
Утром Алешу разбудило солнце. Он приподнялся, оглядел огромное болото, не понимая, как же он попал сюда. Но быстро вспомнил и, всхлипнув, выбрался из ямки и побрел за Нойбой в сторону невидимого поселка. Трава на болоте была покрыта росой, она серебрилась на низком солнце, и довольно быстро намочила Алешины штаны, они стали неприятно прилипать к коленям. И вдруг он заметил, что Нойба подняла голову. Проследив за ее взглядом, Алеша увидел, как через поле со стороны Добролета к ним бежали люди.
Нойба хотела броситься навстречу, но ее отвлек шум взлетающего болотного куличка.
Известно, у собаки свой отсчет времени. Может быть, именно поэтому она умеет дорожить каждым мгновением своей жизни. Это человеку, особенно в детстве, кажется, что мир и время, отпущенное ему, – бесконечно, и он может позволить себе допускать непростительные промахи и наступать, как говорят люди, на одни и те же грабли. В таких случаях даже придумано оправдание: мол, на ошибках учимся. У собаки такой возможности нет. Она знает: ее предназначение быть рядом с хозяином и служить ему. И возможно, каждый миг своей жизни собака воспринимает как последний шанс, который в случае ошибки уже нельзя исправить. Порою люди этого не знают и даже не догадываются, поскольку видят только свое, а собака обязана видеть и слышать все, что недоступно человеку.
Второй закон Ньютона
В девятом классе я чуть было не вылетел из школы. Сосед по парте Витька Смирнов принес в школу растрепанную, еще дореволюционного издания книгу «Мужчина и женщина», которую он стащил с толевой фабрики, и на перемене показал мне.
В книге писалось о взаимном влечении полов, о свадебных церемониях и обрядах, о кокотках и куртизанках, гигиене брака и еще о многом, чего нам, по мнению взрослых, в ту пору знать не полагалось. Кроме текста было в ней еще около двухсот красочных иллюстраций и рисунков. Я начал рассматривать картинки и так увлекся, что не заметил, как в классе появилась наша математичка Клара Ефимовна. Она объявила, что сегодня будет контрольная, набросала на доске условия задач, и мы, сопя носами, уткнулись в тетради.
Списать у Клары Ефимовны было невозможно, она видела даже затылком. Попробуй загляни в учебник – наказание следовало мгновенно. Книгу я едва успел сунуть в парту, но она, как назло, не хотела лежать спокойно, соскальзывала на колени. Я потихоньку пихал ее обратно и не заметил, как ко мне подлетела математичка, быстрым кошачьим движением откинула у парты крышку и схватила книгу.
Увидев розовое сдобное тело лежащей Данаи, а на соседней странице целующихся Амура и Психею, она вскрикнула, будто ей отдавили пальцы, швырнула книгу на парту и с ревом пожарной сирены бросилась из класса.
Я с какой-то обреченностью судорожно собирал в кучу разлетевшиеся листы, понимая: случилось что-то непоправимое. Чтобы Клара убежала с урока – нет, такого еще не бывало.
Через минуту в класс вошел исполняющий обязанности завуча Петр Георгиевич, которого мы за огромную лысину называли Сметаной. В синем костюме, худой и прямой, он встал в дверях, как архимедов рычаг, к помощи которого в аварийных ситуациях прибегали, когда надо было выдернуть из класса провинившегося ученика. Следом за ним в класс, поблескивая очками, вошли другие учителя. И я, оказавшись в фокусе линз, почувствовал себя последним матросом римского флота при Сиракузах.
– Или он, или я! Дальше так работать невозможно! – выпрыгнув из-за плеча физика, выкрикнула Клара Ефимовна. – Гнать его надо из школы!
– Спокойно, Клара Ефимовна, спокойно, разберемся, – ровным голосом сказал физик.
Рычаг сработал. Через несколько минут я стоял в учительской. Петр Георгиевич листал книгу, рассматривал рисунки, хмыкал, время от времени исподлобья поглядывал на Клару Ефимовну, которая, нахохлившись, сидела в углу и сморкалась в платок. В серой жакетке, в темных очках, она напоминала непонятно как попавшую в учительскую сову.
До восьмого класса математику нам преподавала жена Петра Георгиевича – Галина Дмитриевна. Экзамен у нее я сдал на пятерку и считал, что по этому предмету у меня все в порядке. Но с приходом Клары Ефимовны я возненавидел математику. Отношения мои с учительницей не сложились с первого же дня; что-нибудь спросить или переспросить – нет, такого желания у меня не возникало.
Клара была старой девой. Впрочем, это обстоятельство никакого отношения к математике не имело, предмет она свой знала и вбивала в наши головы с педантичностью счетно-решающей машины. Витька Смирнов шутил, что Клара появилась на свет не от любви, а от простого арифметического действия. Затерявшись среди других, я по инерции дотянул до девятого класса, но в начале года у меня с Кларой произошла еще одна стычка – я нагрубил ей. Мне было сделано последнее предупреждение, и вот на тебе – влип.
Петр Георгиевич поглядывал на меня хмуро и строго, но я-то знал цену этой строгости, и в душе теплилась надежда: авось и на этот раз пронесет. Петра Георгиевича мы любили прежде всего за то, что свой предмет он вел не так, как все. Днями и ночами возился в своем кабинете, готовил опыты. В кабинете физики то и дело сгорала электропроводка, что-то лопалось и взрывалось, однажды даже вылетели стекла. Он мог, не замочив пальцев, достать из воды монету, при помощи льда разжечь огонь и еще многое-многое другое. Словом, все физические явления, существующие в природе, находили свое подтверждение в его кабинете. Кроме физики он время от времени вел математику, химию, историю. Наказание у него было одно – работа. Из штрафников набирал бригаду и шел с ними пилить, строгать, красить. Школа была старенькой и разваливалась на глазах.
– Книга как книга, – раздумчиво произнес Петр Георгиевич. – Криминала я здесь не нахожу. Пожалуй, кое-что полезно было бы знать и нам, взрослым. В таких вопросах пока мы темны. По существу, одна дворовая информация – и все. Будь моя воля, я ввел бы этот предмет в школе. Мужчина и женщина – нет ничего занимательнее на этом свете. Все, абсолютно все, между этими полюсами в жизни происходит.
– Ну уж это слишком! – взвизгнула Клара Ефимовна. – Любоваться голыми женщинами на уроке – это неуважение к предмету, ко мне, к школе! Это настоящее хамство. От этой книги до порнографии один шаг!
– Да не смотрел я на уроке, – несмело возразил я.
