– Жаль, что вы не девушка, Грей.
– Почему вдруг обязательно «девушка»?
– Или женщина, если такое определение устраивает вас больше.
– Не будем выяснять: девушка, женщина, – почти зарделся Констанций. – Вопрос в сути. Хорошо, был бы женщиной, что тогда?
– Извините, вам это шло бы… Есть в вас что-то такое… озорное, что ли.
– Ожидаете, что оскорблюсь и вызову на дуэль?
– Я ведь шутя. Кстати, эта, первая и единственная в вашей жизни, дуэль возникла из-за женщины?
– Из-за кого же еще она может возникнуть?
– Красивой?
– Думаю, что очень. Так мне казалось. Во всяком случае, допускаю.
– Что значит «казалось, допускаю…»? Вы что, никогда не видели ее?
– Видел, но со стороны всегда виднее. Как по мне, так она, должно быть, достаточно красива.
– То есть вы ее не любили? – спросил Рольф, вновь припадая к окуляру подзорной трубы.
– Ну, я… собственно… и не мог любить ее.
– Почему не могли? Только потому, что она замужняя? Для истинного рыцаря преградой это никогда не было.
– Да нет, она не замужняя, но…
– У нее появился другой? Которого вы сразили на дуэли?
– Тот, кого я сразил, всего лишь пытался неудачно шутить по поводу женственности той особы, честь которой мне пришлось защищать.
– Прежде чем послать вас к дьяволу еще раз, штурман, позвольте последний вопрос.
– Валяйте.
– Вы что, неплохо фехтуете?
– В чем убедились многие. Поскольку считали моего противника одним из наиболее яростных и упрямых дуэлянтов.
– Ну-ну… – примирительно согласился Ирвин. – Как-нибудь на досуге испытаю. Но только для того, чтобы убедиться.
– Лучше не надо. Не стоит.
– Угроза?
– Наоборот, сэр. Давайте заключим своеобразное соглашение… Ни я, ни вы никогда не будем вызывать друг друга на дуэль. Все будем стараться решать мирным путем. Что способно укрепить дружбу лучше подобного договора?
– Трусите, значит?
– Вы не поняли меня, барон: я ведь говорил о дружбе, а не о храбрости и трусости, – укоризненно напомнил Констанций Грей и, первым спустившись по крутому склону холма, подставил руки, подстраховывая капитана на случай падения.
15
«Испепели меня огонь святого Луки, в море эти проходимцы выйдут без меня, – пророчил себе Вент, тоскливым взглядом провожая удалявшихся капитана Рольфа и его людей. – Раненый, возле которого мне велено оставаться в роли сиделки, – всего лишь повод избавиться от меня, бросив на берегу. Капитан принял такое решение сразу же, как только мы с ним сцепились. Не убил только потому, что были свидетели, а якоря он пока еще не рубит. Рассчитывает предстать перед губернатором, вице-адмиралом и судьей если и не чистым, то, по крайней мере, без имен убитых и без свидетелей. А значит, неподсудным. Сын капитана… Аристократ. Таких, если и вешают, то уж, по крайней мере, мыла на веревку не жалеют».
Едва моряки скрылись за ближайшим холмом, Вент подошел к раненому, и, широко расставив ноги, долго смотрел на него, судорожно сжимая торчавшую из-за ремня рукоятку ножа.
Бомбардир понимал, что он не может и дальше оставаться здесь, у него попросту не хватит на это терпения, не хватит мужества. Если Рольф не убил его здесь, значит, и на корабле убить тоже вряд ли решится. А ему, Венту, нужно выбраться отсюда. Во что бы то ни стало – выбраться!
Два месяца тому назад, нанимаясь на корабль, Рой Вент твердо решил, что это будет его последний рейс. К чему тянуть? Кое-что он сумел накопить и припрятать. На Барбадосе у него появилась женщина, вдова офицера, которая владела несколькими большими участками земли и небольшой фермой, расположенной всего в двух милях от порта. Вент уже прикинул, что дом – каменный, двухэтажный, с замкнутым двором, обрамленным такими мощными пристройками, словно это не обычный сельский дом, а настоящий форт, – он построит почти на самом берегу океана. Причем где-нибудь на далеком, пустынном берегу. И даже место более или менее подходящее присмотрел – в долине, между горой и двумя холмами, со всех сторон укрытой от ветров, тихой и плодородной.
– Я все еще жив? – в клочья изорвал сеть его мечтаний некстати оживший Самуэль.
– Жив, приятель, жив, – на корточках присел над ним Вент. – Только что-то не чувствуется, чтобы ты радовался этому благостному известию, студент, изгнанный из всех университетов Европы.
В свое время «студентом, изгнанным из всех университетов Европы», Самуэла нарек капитан. Что, однако, не мешало ему объявить изгнанника корабельным доктором.
– А где… все остальные? – раненый едва выговаривал слова. Они давались ему с трудом, болью и кровью. Каждое движение груди как бы заново вскрывало все еще не затянувшуюся рану. Его мучили жара и жажда, а жизнь неумолимо уходила вместе с кровью, которая все обильнее орошала повязку.
– Остальные уже мертвы. Остались только я и Грей. Ты ведь был в сознании, когда мы добрались до берега.
– Грей, говоришь? Он все еще жив? Припоминаю. Слава богу.
– Что это ты возрадовался, приятель?
– Он принесет мне еще немного воды.
– Вряд ли.
– Воды приносил Грей, он приносил… Теперь я хорошо припоминаю…
– Может, и приносил, но больше не принесет. Он ушел, твой Грей.
– Куда… ушел?
– Искать пищу, а заодно осмотреть остров. Вообще ушел… – раздраженно объяснял Вент, сожалея, что напомнил ему о Констанцие. – Мы повздорили, подрались, и он ушел. Так что вот как, испепели меня огонь святого Луки!..
Самуэль жалобно всхлипнул, словно оплакивал уход своего спасителя, и умолк. Широко открытые глаза его источали обреченность и отчаяние. Он понимал, что Вент не будет ни добывать для него воду, ни перевязывать, как это делал Грей. Парень лишь недавно стал пиратом, душа его еще не успела очерстветь в бесконечных стычках, ссорах, дуэлях и убийственных штормах.
В понимании Грея жизнь товарища по команде еще чего-то стоила… хоть чего-то – да стоила. Все остальные, в том числе и Вент, всегда оставались одинаково безжалостными и к врагам, и… к самим себе. Впрочем, он, Самуэль, бывало, представал перед оком сего мира почерствее и бездушнее любого из них – тут уж ничего не отнять.
– А почему не ушел ты, Вент?
Бомбардир чуть было не проговорился о том, что остался по приказу капитана Рольфа, однако вовремя сдержался. Раз Самуэль вспоминает только о Грее, значит, всю историю с появлением Рольфа и Гунна он пробредил. Так стоило ли посвящать в нее умирающего, объясняя, откуда взялся капитан?
– Так почему ты остался со мной, Вент? – повторил свой вопрос несостоявшийся теолог-еретик.
