– Почему же вы не используете добытые знания в более цивилизованных формах человеческой деятельности, нежели пиратство? – Грей заговорила в таких выражениях, в каких и следовало говорить с человеком, обучавшемся в двух старейших университетах Европы.
– Во-первых, штурман Грей, я никогда не считал себя пиратом. Даже когда ходил под Веселым Роджером.
– Кем же вы считали себя, сэр? – не удержался Рольф, спустившийся на еще незавершенный плот, который мастерил Вент и который стоял рядом с «Ковчегом привидений», ближе к берегу, почти соединяя его с выступающим из прибрежья плоским валуном.
– Мстителем, господин капитан.
– Кем-кем? – бестактно сорвалось у Рольфа.
– Вы не ослышались, барон. Я сказал: мстителем. Едва завершив учебу, я опять нанялся на корабль, на сей раз уходящий на Ямайку. Оттуда я прибыл на Тортугу и, захватив вместе с двадцатью парнями, навербованными мною единомышленниками, испанский барк, начал нападать на прибрежные поселения испанцев. Не на корабли, а именно на поселения. Это уже потом, командуя парусником «Меркурий» и приобретя опыт морских боев, я более двух лет истреблял все испанские корабли, какие только оказывались в поле моей досягаемости. И можете не сомневаться в том, что не было ни одного случая, когда бы я помиловал хотя бы одного испанца. Слышите: хотя бы одного! Я истреблял и буду истреблять их везде: на всех морях, островах и континентах мира.
Вся команда – кто, стоя на плотах, кто по правому, осевшему борту «Нормандца» – с удивлением слушала Гунна. Явись сюда апостол Павел, то и он не поразил бы их своими откровениями настолько, насколько поразил Гунн. А поскольку все они в той или иной степени недолюбливали, а то и ненавидели местных потомков конкистадоров, то и смотрели на боцмана, как первые рыцари-крестоносцы на Пьера Отшельника
[15], готовые по первому призыву его ринуться в поход за освобождение гроба Господнего.
И лишь барон со свойственной ему иронией позволил себе поблагодарить Бога, что тот не сподобился сотворить его в подобии нечестивого испанца.
– Вот только потом мне не повезло, – пропустил его колкость мимо ушей Гунн. – Однажды, после боя с французским корсаром, напавшим на меня только потому, что тот решил, будто я – английский торговец, мой корабль дал сильную течь. Отбиться-то мы отбились, однако «Меркурий» пришлось уводить в ближайшую бухту, чтобы основательно заняться его ремонтом. Там-то нас и обнаружили три испанских военных корабля, сопровождавших большую королевскую эскадру. Во время расстрела из более чем ста орудий судно наше пошло на дно, а мне вместе с уцелевшими матросами пришлось уходить высоко в горы, где испанский десант не смог бы нас достать. Ну а потом мы захватили рыбацкий баркас, вышли в море и были подобраны командой проходящего мимо пиратского судна. Им-то как раз и оказался «Нормандец», на обломках которого вы сейчас стоите. Все, господа, на этом моя первая и последняя исповедь закончена. Будем же считать, что вами, равно как и Господом, она услышана.
– Капитан прав: всем нам очень повезло, что среди нас не оказалось ни одного испанца, – молитвенно вознес руки к небесам Вент.
– Вам действительно повезло, – хрипло прорычал Гунн, потрясая мощными, волосатыми кулачищами. Громадина эта источала такую силу, что, глядя на нее, Грей с ужасом подумала о тех, кому приходится сталкиваться с ним в рукопашном бою. С таким же ужасом она подумала и о себе, если бы ей вдруг пришлось оказаться подмятой этим «мстителем» в постели.
– Позволю себе заметить, что однажды мне приходилось слышать, будто между Антильскими островами и Эспаньолой начал рейдировать некий корабль под командованием капитана по прозвищу Истребитель, – проговорил Внебрачный Лорд, свешиваясь через фальшборт так, что чуть было не касался указательным пальцем огромной оголенной груди Гунна. – Который фанатично нападает только на испанцев, а захваченное у них добро раздает в основном морякам, чьи корабли погибли во время боев с испанцами. Да еще, вроде бы, индейцам, что крайне удивляло всех, кому приходилось слышать эти легенды об этом странном пирате. Моряков – дело понятное… Аборигенов – зачем одаривать?
– Из ненависти… Ко все тем же испанцам, – уже самим ответом своим признал Гунн, что этим странным пиратом был некто иной, как он сам.
– Да и мне тоже приходилось слышать о монахе-капитане, который, вроде бы, поклялся на Библии истреблять всех, кто в его присутствии осмелится назвать себя испанцем или кто решится жестоко обращаться с американскими индейцами, – молвила Констанция.
– Можете не сомневаться, Грей, что и в данном случае речь шла обо мне. Дело в том, что, прежде чем отравиться на Ямайку, я принял монашеский сан. Это привело к тому, что и называть меня стали пиратом-монахом.
– И вы до сих пор монашествуете?
– К счастью, нет. От сана мне пришлось отказаться по настоянию одного епископа, которого я слишком хорошо уважаю, чтобы не прислушаться к его мнению. Так вот, он уговорил не связывать святое звание монаха со «званием» пирата, – рассмеялся боцман. – Но Гунн-Истребитель
[16] – прозвище, которое сохраняется за мной до сих пор. Очевидно я принял слишком близко к сердцу учение защитника индейцев епископа Лас Кассаса.
– Что да, то да, Гунн-Истребитель явно переусердствовал.
– Но я специально побывал в окрестностях Санта-Доминго, на побережье Мексики, в некоторых других местах, чтобы лично убедиться, с какой жестокостью истребляли испанцы даже самые миролюбивые племена индейцев, даже тех, кто давно подчинился им и кого испанцы почитали за рабов.
Гунн умолк. Рольф и остальные члены команды тоже молчали, пораженные тем, что они узнали о своем боцмане и что совершенно меняло отношение к нему.
– Плот, однако, пора уводить, – как-то совершенно некстати напомнил Вент, с опаской осмотрев пространство рядом с мысом Спасенных. – Баркас уже давно достиг «Черного принца», и теперь линкор под всеми парусами движется сюда.
– Верно, бомбардир, – поддержал его Гунн. – Кстати, джентльмены, можете считать, что я достаточно убедительно объяснил вам, почему не могу уйти на плоту, а желаю остаться на «Нормандце», дабы сразиться с Коссаром и прочими испанцами «Черного принца». Если при этом погибнут входящие в состав команды неиспанцы, то Бог простит их так же, как простит за это меня, два якоря мне под виселицу.
