Тревога
За те девять лет, что я работаю в психологии, число тревожных детей выросло в разы и все продолжает и продолжает расти. Я много думала над причинами этого явления. И первое, что мне кажется совершенно очевидным, так это то, что неуклонно возрастает число тревожных родителей. Тому есть наверняка много причин: социальных, политических, экономических, экологических и многих других. Меня, конечно, главным образом интересовали причины психологические.
Совершенно очевидно, что за последние девять-десять лет нынешние взрослые пережили колоссальные перемены: распад СССР, смену экономического строя, «полет страны над пропастью», как говорили в те времена, перемену политического устройства, разрушение партийной системы и диктата идеологии. За это время мы все четко усвоили:
– в этой стране в любой момент может случиться все что угодно;
– теперь ты не можешь рассчитывать на государство, а должен рассчитывать только на себя;
– жить хорошо – возможно и очень хочется;
– пора учиться зарабатывать деньги. Соответственно любой взрослый был как-то вынужден обходиться с нестабильностью теперешнего мира, с невозможностью предугадать будущее, с необходимостью быть все время в тонусе для обеспечения достойного будущего своим детям. Время предъявило свои требования нам, мы их предъявляли своим детям.
Психологи говорят, что тревога в отличие от страха, который связан с прямо сейчас происходящей ситуацией, связана с будущим. С тем, что может произойти, если… Мы, не зная, что будет, часто рисуем себе наихудшую картинку из возможных и начинаем тревожиться.
Тревога, как и другие чувства, как мне кажется, состоит из нескольких компонентов.
Одна из них – прогнозирование мрачного будущего (о чем мы уже начали говорить). Поскольку для маленьких детей будущего не существует, они мыслят только в категориях настоящего, то и тревожиться о нем они не умеют, пока любимые тревожные взрослые их не научат: начиная с «Ты куда полез, сейчас как грохнешься!», продолжая: «Ты хорошо выучил математику? А то завтра опять наделаешь кучу ошибок!» и заканчивая: «С такой успеваемостью ты кончишь свою жизнь под забором». С такими посланиями ребенок твердо усваивает: что бы он ни начал делать, скорее всего провалится или ошибется, поэтому надо стараться, – и он начинает тревожиться, перестает верить в свои силы, способности, знания или в крайнем случае соглашается с перспективой «кончить жизнь под забором» и планомерно начинает двигаться в выбранном направлении. Родителям потом только и остается, как увериться в своей великой «способности к предвидению».
Вторая составляющая тревоги – завышенные требования. Если мы говорим себе: я не имею права ошибиться, запнуться, быть невнимательным, оказаться неподходящим, не справиться, не поразить всех своим видом, то тревога перед предстоящим событием возрастает до небес. И, замечу, совершенно не помогает нам к нему подготовиться. Давно замечено: чем больше «накручивают» детей перед контрольной работой, тем хуже они ее пишут. Чем ответственнее мероприятие, тем сильнее тревога. Как только появляется внутреннее разрешение быть не самым совершенным – тревога значительно снижается, а часто уходит совсем.
Тревожные дети – это чаще всего достаточно интеллектуально развитые натуры, с тонкой душевной организацией, с не по возрасту развитой ответственностью, имеющие чувствительную нервную систему, при этом они достаточно честолюбивы, часто с задатками лидерства, активные и талантливые. И поэтому игра на их ответственности и амбициях приводит к еще большему росту тревожности и, как следствие, частым болезням, психосоматике, нервным срывам, развитию перфекционизма.
Такой ребенок будет перепроверять себя много раз, будет стремиться исполнить все суперкачественно и идеально. А поскольку идеал недостижим в принципе, его часто будет ждать разочарование и неэффективная растрата душевных и физических сил. При всем своем усердии, работоспособности и старании он далеко не всегда будет успешен, что часто оказывается сильным ударом по его честолюбию. Это приведет к ощущению великой несправедливости при попытке сравнения с детьми, получившими лучшие отметки, но не затратившими на все это много времени просто потому, что они не собирались быть идеальными. Итогом, к сожалению, будет еще большее старание и еще большая тревога.
Еще одной из составляющих тревоги является волнение, или, как говорят гештальт-психологи, возбуждение. Когда внутри нас появляется много энергии, которая хочет вылиться в какое-то действие, мы иногда почему-то эту энергию блокируем, не пускаем. В тревожных детях она все равно вырывается наружу: они часто как будто куда-то хотят бежать и не могут, останавливают сами себя, начинают что-то теребить, перебирать, ковырять, ломать. Они не могут усидеть на месте, их руки и ноги все время в движении, которое при этом как будто чем-то сковано. Поэтому лучший способ справляться с тревогой – подвигаться. Начать дышать, двигать руками и ногами, не стесняясь, походить, побегать, попрыгать. Еще лучше, конечно, – научиться не тревожиться. Научиться осознавать тревожность, замечать, разбираться с мрачным прогнозированием и завышенными требованиями, начать жить прямо сейчас, когда ничего еще не случилось и можно просто дышать и радоваться тому, что есть.
Ему было десять лет, когда он попал ко мне. Его рассуждения могли сойти за мысли молодого министра развивающегося государства, и жизненное расписание, кстати, тоже. Как это часто водится в таких случаях, он был практически круглым отличником, но уже не мог ходить в школу. Потому что по пути туда он начинал чувствовать сильнейшую тошноту, а к первому уроку его уже рвало. Никаких нарушений в его организме врачи не находили. Было очевидно, что это психосоматика. Требования, которые он предъявлял к себе, были запредельно высоки. Прежде чем ответить на мой вопрос, он тщательно формулировал свою мысль. Когда далеко не на первой встрече я попросила его нарисовать самый небрежный и ужасный рисунок, он задумался, а потом сказал:
– Мне нужна тема. Поясните, на какую тему должен быть рисунок.
– На любую, это могут быть просто кляксы и каляки-маляки.
– Мне нужна линейка, – сказал он, сморщив лоб.
– Ну зачем тебе линейка, это должен быть небрежный рисунок, плохой, несовершенный, понимаешь?
– Хорошо, я понял.
Через долгих 10 минут простым карандашом он нарисовал мне войну. Прокомментировал, что война получилась не очень хорошо, но война – это «плохо» и «ужасно», и поинтересовался, соответствует ли это моему заданию.
Конечно, мы занимались с ним не только этим. Его тошнота по дороге в школу стала проходить через несколько дней после нашей первой встречи. Но только еще через несколько недель он согласился рисовать красками, и мы повторили эксперимент с небрежным рисунком. Он пришел в восторг от того, что вышло: из абстрактных каляк-маляк получилась удивительная картина, полная своей красоты и смысла.
– Я и не думал, что это так интересно и что я умею рисовать красками! – Теперь, кроме озабоченности и тревоги, он мог испытывать еще и восторг.
