Все эти полезные мысли разом пронеслись у юноши в голове, в то время как ноги сами собой вынесли его на середину поляны, где он застыл в паре шагов от свившихся клубком противников. От льва исходил сильный и страшный звериный запах, и Тристран стоял достаточно близко, чтобы разглядеть умоляющие черные глаза единорога…
Вел за корону смертный бой со львом единорог, неожиданно вспомнился Тристрану старый детский стишок.
Гонял единорога лев вдоль городских дорог,
И раз побил,
И два побил,
Его помучив всласть,
И третий раз отколотил,
Свою упрочив власть…
Повторяя про себя слова стишка, юноша поднял с травы золотую корону, тяжелую и одновременно мягкую, как свинец. Сделал шаг к сцепившимся животным и обратился ко льву тоном, которым он обычно увещевал драчливых баранов и пугливых овец на отцовских полях:
– Ну, ну… Успокойся, тише… Вот твоя корона…
Лев тряхнул единорога за загривок, как кошка, треплющая шерстяной шарф, и скосил на Тристрана изумленные глаза.
– Молодец, – приговаривал Тристран, обеими руками протягивая корону могучему зверю. В гриве льва запутались мелкие камешки и листья. – Ты молодец. Ты победил. А теперь отпусти единорога.
Он приблизился еще на шаг и дрожащими руками водрузил корону льву на макушку.
Лев выпустил наконец измученного противника и принялся горделиво расхаживать по поляне, высоко подняв увенчанную голову. Наконец он дошел до края леса, помедлил пару минут, чтобы зализать раны длинным красным языком, – и, урча, как землетрясение, скрылся меж деревьев.
Звезда, прихрамывая, добралась до раненого единорога, неловко опустилась рядом со зверем на траву, вытянув в сторону больную ногу, и принялась гладить его по голове.
– Ах ты, бедняжка, – приговаривала она.
Единорог открыл свои черные глаза и внимательно посмотрел на нее, после чего положил ей голову на колени и снова опустил веки.
Тем вечером Тристран поужинал остатками сухого хлеба. Звезда не ела ничего. Она настояла, что нельзя оставлять больного единорога, и Тристрану не хватило духа ей отказать.
Когда стемнело, небосвод над сумеречной поляной наполнился мерцанием тысяч звезд. Девушка-звезда тоже мерцала, будто искупавшись в Млечном Пути. Волшебное животное смутно белело в темноте, как луна сквозь облака. Тристран лежал, привалившись к огромному боку единорога и греясь его теплом. Звезда устроилась по другую сторону зверя. Похоже, она напевала единорогу песенку; Тристран жалел, что не может получше расслышать. Обрывки странной мелодии, долетавшие до него, завораживали – но девушка пела так тихо, что он почти ничего не понял.
Юноша потрогал цепь, соединявшую их со звездой, – холодную, как снег, и тонкую, как лунный свет в мельничной запруде или блеск серебряной чешуи форели, когда та всплывает к поверхности из водных глубин.
Вскоре он уснул.
Королева ведьм направляла свою колесницу по лесной дороге, то и дело охаживая белых козлов кнутом по бокам, стоило им притомиться. Она заметила маленький костерок в стороне от тракта, примерно в миле впереди, и по цвету пламени поняла, что огонь разожжен кем-то из ее народа. Колдовские костры обычно горят языками необычных оттенков. Так что ведьма нахлестывала козлов, пока не поравнялась с ярко раскрашенным цыганским фургоном и с костерком, возле которого сгорбилась седоволосая старуха. Она поворачивала над огнем вертел с насаженным на него зайцем. Из распоротого заячьего живота капал жир, шипя на угольях, так что ноздри щекотали сразу два запаха – древесного дыма и жареного мяса.
Пестрая птица сидела в фургоне на деревянной жердочке возле места возничего. При виде королевы ведьм она взъерошила перья и подала сигнал тревоги, хотя в случае чего сама птица не смогла бы улететь, прикованная к своему насесту цепью.
– Прежде чем вы что-либо скажете, – подала голос седая карга, – хочу предупредить вас, что я всего лишь бедная старая цветочница, безобидная бабушка, которая никогда никому не причиняла вреда. Вид такой важной и суровой дамы, как вы, внушает мне трепет и почтение.
– Я ничего тебе не сделаю, – отозвалась королева ведьм.
Старая карга, щурясь, с головы до ног разглядывала красивую леди в алом платье.
– Это все только слова, – проныла она. – Как мне поверить в вашу искренность – мне, доброй и милой старушке, которая так и трясется от страха перед вами? Вдруг вы решите ограбить меня ночью или еще чего похуже?
И ведьма поворошила палкой в костре, отчего пламя подпрыгнуло.
– Я клянусь, – сказала леди в алом, – клянусь правами и обязанностями древнего Сестричества, к которому мы с тобой принадлежим, а также могуществом великих Лилим, своими губами и грудями и своей девственностью, что я не причиню тебе вреда и буду обращаться с тобой как с собственной гостьей.
– Вот и славно, моя дорогая, – обрадовалась старуха, скаля в улыбке желтые зубы. – Садитесь к костерку. Ужин вот-вот поспеет – в одно мановение ягнячьего хвоста.
– С удовольствием угощусь, – ответила леди в алом платье.
Козлы, посапывая, жевали траву рядом с колесницей, с неприязнью поглядывая на привязанных к колышку старухиных мулов.
– Отличные козлики, – сказала карга.
Королева ведьм кивнула, скромно улыбаясь. Пламя костра отсвечивало на чешуе алой змейки, браслетом обернувшей ее запястье.
– Конечно, мои старые глаза уже не те, что прежде, – продолжала старуха. – Не ошибаюсь ли я в предположении, что один из ваших рогатых красавчиков не так давно ходил на двух ногах?
– Говорят, такое подчас случается, – согласилась королева ведьм. – Взять для примера хоть вашу прекрасную птичку.
– Эта птичка лет двадцать назад отдала за бесценок прекрасный экземпляр моей коллекции. А потом поставила меня в такое неловкое положение, что и сказать неудобно. Так что с тех пор я предпочитаю держать ее в птичьем облике, кроме некоторых моментов, когда ей нужно торговать за прилавком. Если бы я могла подыскать себе другого слугу, сильного и расторопного, не боящегося работы, пожалуй, я бы оставила ее птичкой навсегда.
Птица грустно щебетала на своей жердочке.
– Меня называют госпожой Семелой, – представилась карга.
А раньше, когда ты была еще девчонкой, тебя называли Занудой Сэл, подумала королева, но вслух не сказала.
– Можешь звать меня Морваннег, – сообщила она в ответ. Это своего рода каламбур, подумалось ей – ведь Морваннег значит «морская волна», а настоящее ее имя давно погребено под ледяной толщей океанских вод.
Госпожа Семела поднялась на ноги, доковыляла до фургона и вернулась к огню с парой деревянных чаш, двумя ножами с деревянными рукоятками и маленьким горшочком трав, высушенных и растертых в зеленый порошок.
