– Вот-вот! – обрадовался Гришка. – Он. Всегда, бывало, приду сам. Не помню как, в невесомости, а приду…
– Орел! – похвалил его дядя Федя, но тему не поддержал и обратился к своим: – А ветер-то загинает, ребята!
– Далеко еще, однако, загинает, верно.
– А ну как совсем его загнет?
– Испугал бабу шелками!
– Чего гадать-то? Заветрит если, там увидим…
Рабочие потянулись в палатку, довольные, словно бы гордые тем, что вот закончили вместе большую работу.
– Мы часок поспим, дочка, Гуляев приказал. А ты ему воды снеси – запалился парень.
– Сейчас! – обрадовалась Пина.
– Говорит, Байкал бы выпил.
Пина торопливо собирала посуду, слушала невнятные голоса из палатки.
– Полоса, почитай, готова…
– Рвать ее надо еще долго.
– А с боков не обоймем мы его, однако.
– Да-а-а… Что-то команду Платоныч не везет.
– Платоныч дело знает.
– Знает-то знает, да делов теперь ему. Суша! Звон!
– Хлебов да лесу, мужики, погори-ит!
– И паук все кусты оплел – к жару.
– Будет вам, поспим…
– Нет, мужики, баба хорошо на пожаре, – никак не мог успокоиться кто-то. – Вспомните, мы ведь сроду укуской ели…
– А какая согласится-то?
– А эта-то хлопотли-и-ивая…
– Да будет вам! – перебил чей-то голос. – Поспим…
Пина покраснела от похвалы. Она собрала кое-чего поесть, побежала со жбаном к бочаге. Кусты там стояли в молочном дыму, будто кто срезал их вершины. И черный выворот с рваными краями торчал из белого, пугающе большой и неподвижный. А на воде по-прежнему лежал тонкий слой чистого воздуха – вода, значит, не только против огня, она и дым держит? Пина спешила. Жбан был полон, только ей показалось, что попал сор. Вылила, потом зачерпнула осторожно, не беспокоя воды.
Солнце клонилось к вершинам сосен, когда она вышла на полосу. Ему еще долго катиться по небу, но навстречу подымался из обреченного леса дым, солнце стало приныривать в плотные серые волны, они пригашали его и сами освечивались желтым. А зелень вокруг притушило. На полосе, если она спрямлялась, туманились в синей дали кусты и трава – пожар подходил.
Бирюзов обрадовался, завидев Пину, бросил все и побежал навстречу. Напился он быстро, начал есть хлеб, что принесла ему Пина, ломанул полкружка колбасы.
– Ну и уважила, Агриппина! – восхитился он. – Тащи скорей воду Родьке – он свой чай сегодня не пил, сгорел, наверно, совсем.
Пина еще долго шла на взрывы Родиона – должно быть, он взялся с другого конца полосы. Она почти бежала. Стало мокро под спецовкой, душно, и ноги в сапогах совсем сопрели. Вот бухнуло недалеко. Рррр! Из-за кустов она увидела, как взметнуло землю, потревожило ветки на деревьях, и они закачались. Рррр! Ррр-ааа! Эхо на добрых басовых йотах рыкнуло рядом, прокатилось мимо, ушло куда-то к стану, и там его еще долго гоняло по лесу.
Пина выскочила из кустов. Родион уже закладывал взрывчатку в новые ямки. Пина не знала, что скажет ему. Поставить воду и уйти? Вот он заметил ее. Смотрит, улыбаясь, как она идет, а шла-то она хорошо, высоко подняв голову, и независимо смотрела прямо перед собой.
Поставила жбан на землю и вправду повернулась, сделала шаг назад.
– Пина! – вскрикнул Родион, и она, помедлив, оглянулась.
Бидон был уже у него. Родион пил, не спуская с нее взгляда.
– Я тебе помогу? – спросила она, берясь за лопату.
Он отрицательно замотал головой, не отрываясь от жбана.
– «Сосиски» буду закапывать, – предложила она.
– Нет, – решительно сказал Родион. – Я этим баловством всегда один занимаюсь.
– Шнуры бы резала. – Голос у нее совсем сник.
– Нет. У меня тут секунды рассчитаны. Посидим. Как там?
– Спят, – сказала Пина.
– Хорошо. Ночь веселая будет. А этот, ботало-то?
– Работал.
– Муравьев таскал? – Родион засмеялся.
– Нет, землю раскидывал.
– Ну?
– Ага. Я ковыряюсь помаленьку недалеко от стана, а он выскочил на полосу, глаза – во! И руки трясутся. В огонь, говорит, залез. Как, говорит, опалило…
– Врет, – засмеялся Родион. – А в руках у него ничего не было?
– Ничего.
– Ясно.
– Что?
– Бросил лопату и мешок. Ну ладно. На стане дымно?
– Есть маленько.
– Больше, чем здесь?
– Да, побольше.
– Ладно, Пина, иди.
Время, что весь день тянулось так медленно, вдруг ускорилось. Пина поднялась, оглядела вечереющее небо, светло-восковые дымы против солнца. Родион тоже поднял голову к небу.
– Не летят что-то мои черти…
– Прилетят! – успокоила его Пина.
– Очнусь вдруг и будто вертолет заслышу, а это Санька там шурует и по лесу отдает.
– Прилетят еще.
– Да должны бы…
– Какой-то ты невеселый, Родион.
– А что тут веселого? Смотри, какая благодать горит. Это не лес, а золото! Гложет…
– А что поделаешь…
– Вот думаю – прошли эти десять лет. Люди хлеб убирали, сталь варили, в космос летали… Танцевали, песни пели, речи говорили. Я пожары тушил. А знаешь, сколько за эти десять лет сгорело лесов?
– Сколько?
– Сорок миллионов гектаров.
– Да неужто, Родион?
– Угу.
– Почему так, а?
– Сам думаю… Может, потому, что лесу нет оценки в рублях? Он числится вроде бы даровым. Сгорит – и мы будто ничего не потеряли. Гложет!.. Ну ты иди, иди, Пина…
– Посидим, может? – робко попросила она.
– Нет, надо нажимать.
– Вот тебе колбаса и хлеб.
– Давай! А Саньке?
– Тоже.
– У тебя, оказывается, голова работает!
– А ты думал? – засмеялась Пина.
– Ну ступай, ступай, а то глаза я тебе здесь засорю.
Она ушла. Обогнула лесом Бирюзова, чтобы не мешать ему, и, подходя к стану, услышала в небе далекий рокот. Эхо? Нет, вертолет. Должно быть, и Родион заприметил, ждет не дождется. И рабочие выползли из палатки. Неужели она час ходила? Да, не меньше, потому что солнце совсем опустилось с вершины, млело в желтом тумане. Иногда очищалось оно и обновленными своими лучами пробивалось меж крои, слоило и резало дымный воздух.
