Сама станица не большая, но и не маленькая. Дворов 200, а душ человеческих с тысячу не наберется. При станице два хутора.
В станице одна церковь, Казанской Божьей матери, а в ней известная в окрестных станицах икона – «Всех скорбящих радость». Написана она была по заказу или обещанию казака Феоктистова в 1741 году и имела медный оклад, а на главе Богоматери – медного орла старинной работы.
Сами Баклановы – из коренных гугнинских. Предок Баклановых наряду с Коровиным, Барминым, Пичковым, Калмыковым, Чернобородовым, Хохлачевым, Наседкиным, Поляковым, Сударкиным, Пермяковым, Чарбиным, Хорелковым, Жирком, Чаплиным, Клепачевым, Татаровым, Забабуриным, Краюшкиным, Прогореловым основал этот городок.
Более того, входили Баклановы в станичную элиту наряду с Хохлачевыми, Алферовыми и Савельевыми. Как ни крути, а все же офицерская семья.
Рождение и первые годы жизни Якова Бакланова сопровождались шумом. Если младенец не ревел благим матом, то ложкой по миске барабанил. Весь перемазанный, еще и тарелку с недоеденной кашей себе на голову наденет… Погрозит ему бабка пальцем, а он ей в ответ пальцем погрозит. Вот и поговорили.
Только ходить стал, убегал со двора. Весь порезанный, исцарапанный. Какими только болезнями не переболел…
Первое яркое воспоминание у малолетнего Якова Бакланова – уход казаков на войну 1812 года. Осенью это случилось. Собрались они среди бабского воя и стенаний и ушли, только пыль по дороге закрутилась. Бегал он тогда со станичными ребятишками следом за уходившим ополчением. Но лошадь не догонишь и от лошади не убежишь… Всех казаков подобрали тогда, подчистую. Опустел Тихий Дон. Остались бабы да деды, которые уж и ходить не могут, а так, на завалинке сидят.
Детворе тоже перепало. Кому ж теперь за хозяйством смотреть? Но с малышни, кому по три, по четыре года, какой спрос? За два лета, пока тепло, пока без штанов босиком бегать можно, пролазил баклановский отпрыск Кандаурову и Чепурью балки, забирался на Селиванов, Абрамов, Романов, Петров и Агапов курганы. Обследовал он Колок и Петрову луку, Потяшев яр, Голый кут и бесчисленные урочища – Пышкино, Яблочное, Черячукино, Серебрянку, Караич, Кайдал, Запертое, Червленое, Рубежное и иные.
Мотался со сверстниками по высокой песчаной насыпи на правобережье, называвшейся Кучургиной-Навиной, – старики гутарили, что здесь были татарские поселения. Рылись там в песке, наконечники стрел искали. В луке Серебрянки играли в войну и брали приступом Черкесский бугор, прежнее место жительства каких-то закубанцев. Возле Сизовой почты вырыли из земли старый ржавый палаш и хорошо сохранившийся медный клинок. А у урочища Червленого окаменелые громадные кости вывалились из берегового донского песка.
С трех лет ездил малолетний Бакланов верхом…
Зимой много не побегаешь, но тут другие развлечения. Соберутся к бабушке соседки, родня какая-нибудь подойдет. Тут только слушай. Перво-наперво всю родню переберут, кто кому кем приходится, кто на ком был женат, откуда брал, когда и от чего умер…
– Он, Никифор, был Игнатьич?
– Да то чей же! Игнатьич. Он старший был, за ним – Терентий, за Терентием – Потап.
– Я его не помню, Никифора…
– Да кто ж его помнит? Я замуж выходила, он уж умер. На свадьбе одна Ульяна, вдова его, была.
– А Потап? Я тетку Грипку хорошо помню…
– Потап – младший. Когда при Булавине да при Долгоруком разорение было, самое он и родился.
– Это какое ж разорение?
– Когда от девяти десятому головы на дровосеке рубили.
– А-а… А Грипка, жена его, с того краю была. Чья она?
– Митревна.
– Точно, Митревна… А Терентий, стало быть, средний…
– Средний. Мне свекровь, Никитична, говорила, что Терентий был средний.
Вычислили позже местные краеведы, что род Баклановых пошел от Игната Баклана, появившегося на Дону во второй половине XVII века В 1695 году у него родился сын Никифор, в 1703 году – Терентий, в 1708 году – Потап; все числились простыми казаками. Никифор был женат на Ульяне Петровой, Терентий – на Анастасии Никитиной, Потап – на Агриппине Дмитриевой.
У Терентия Игнатьевича тоже было три сына. Дмитрий – рождения 1746 года, Минай – 1766 года и Тимофей – 1768 года. И Дмитрий Терентьевич, женатый на Анастасии Тимофеевой, опять же произвел на свет троих казаков: Василия – 1770 года, Якова – 1776 года и Петра – 1785 года.
Самые интересные рассказы – о деде, Дмитрии Терентьевиче. Ездил он в южную дальнюю сторону, охотился. Стрелок был первый. Бил нехристей пулей точно между глаз.
– А куда ж он ездил?..
– Туда, – показывали. – На Кубань да на Кавказ.
– А когда?
– Давно, – отвечали. – При Екатерине, а может, и при Петре.
– А это кто?
– «Кто-кто»… Царь да царица.
Тут обязательно кто-нибудь вспоминал, как встречали гугнинцы царский караван, как царь гостил в городке и как истинный благодетель стал на ночлег не у атамана и не у почетных стариков, а в доме старой бабки Мачехи. Прозвище у нее такое было. Потом пожаловал ее иконой Божьей Матери в серебряном, с позолотою окладе. Но икона та куда-то делась. Когда Мачеха померла, наследников рядом не оказалось, на службе были, и имение бабкино делилось без них.
– Куда ж икона делась? – волновались слушательницы.
– Куда-то… – разводила руками рассказчица.
Далее горячо обсуждались все возможные варианты нахождения царской, несомненно чудотворной иконы.
Родителя, находившегося на службе, Яков почти не помнил. Мать Устинья Малаховна, урожденная Постовалова, из соседней Терновской станицы, «женщина простая, без средств», и мир воспринимала просто, не задумывалась об образовании непоседливого сына. Да ей и некогда было, на ней все хозяйство осталось. «…Но родная моя бабка в один день объявила мне, что я должен поступить учиться к Кудиновне, – грамотная старуха, принимавшая детей к себе в школу», – вспоминал Бакланов. Старушка по-военному быстро и энергично, в один день, решила отдать его в учение. Биограф объясняет эту решительность тем, что бабушка невольно подслушала у Якова выражения «чересчур энергические». Понятно, большие мальчишки еще и не тому научат. В 1814 году, в 5 лет, стал баклановский отпрыск постигать науки.
Перед учением заказали батюшке молебен Святому Науму, чтоб наставил младенца на ум, и стал он ходить в дом Кудиновны, у которой два года по церковной азбуке зубрил – аз-ангел-ангельский, архангел-архангельский.
Затем с ним занимался по Часовнику приходский пономарь и по Псалтыри дьячок.
Всюду повторялось одно и то же. Малец на лету запоминал за ними тексты, а буквы и взглядом не удостаивал. Молитвы помнил наизусть, угадывал текст по первым буквам, а читать так и не научился. Скучно и некогда.
Сколько он у Кудиновны занимался или у дьячка? Ну, час в день или даже три. А дальше что делать весь светлый день и темную ночь?
