Утром повалили по дороге чеченцы толпами. Ехали, как на праздник. Нарвались на ракеты и картечь…
Бакланов докладывал, что увидел на хребте 1500 человек и 1 орудие. «Горцы, вероятно, надеясь на свои силы, зарас же со всей стремительностью и с жесточайшею ружейною пальбою бросились на меня и, сближаясь, обнажили шашки. Остановив горцев сначала ракетным и орудийным огнем, я в свою очередь атаковал их и сбил с передовых позиций, опрокинул в лес».
Чеченцы пытались выставить на лесистой высоте свое орудие, но его быстро подавили сосредоточенным огнем артиллерийского взвода.
При атаке горцев были ранены 1 казак и 5 казачьих лошадей.
Рану свою Бакланов в послужной список не внес.
Меж тем в апреле по всей Линии началась тревога. Шамиль собрал в Шали чеченцев и тавлинцев. 7 апреля стали они строить укрепление поперек дороги, прорубленной русскими к Шали.
Козловский через несколько дней работников этих разогнал и на захваченном укреплении несколько часов продержался, пока сам Шамиль не выгнал его оттуда. Козловский требовал у начальства сил, чтоб занять укрепления и окончательно их разрушить. Иначе чеченцы в землю вгрызутся, и тогда воевать еще и воевать…
Три положенных года пребывания полка № 20 на Линии давно прошли. Лишних два года на кордонах отстояли. Все сроки вышли. День и ночь, как два барана в древнем сказании, белый и черный, бесконечно дрались друг с другом, и то один побеждал, то другой. Схватишь белого за рог, выбросит он тебя, мотнув головой, на сияющий свет. Промахнешься, ухватишь черного, сбросит в нижний мир, в вечную темноту… Надоело рисковать, устали казаки. Домой пора. В 1850 году пришел приказ отпустить два донских полка – № 19 Бирюкова (Бирюкова по такому случаю 5 февраля в полковники произвели) и № 20 Бакланова – с Линии на Дон.
Однако начальство отпускать безотказный развоевавшийся полк не хотело. А если уж полк оставить на Кавказе нельзя, пусть хотя бы один Бакланов останется.
После жестоких боев в прошлом году в Дагестане, как считали историки Кавказской войны, «опыт привел, наконец, к убеждению, что покорить Дагестан нельзя, не покорив предварительно Чечни…» Весной Воронцов приехал на левый фланг, поднялся на Качкалыковский хребет и осмотрел театр военных действий, на котором в 1850 году предполагал главные события. Раньше лес по всей Чечне сплошным ковром расстилался. Ни пройти, ни проехать. Теперь оставался нетронутым Маюртуповский орешник, да Шалинский лес напротив Воздвиженского укрепления зеленел. Надо бы и их вырубить, лишить чеченцев укрытия.
Но предполагалось на этот год прибытие на Кавказ Наследника Цесаревича, а это – хлопоты непредсказуемые, на решительные военные действия ни людей, ни времени нет. Решил Воронцов у Воздвиженского рубку леса начать уже в конце года, как зима начнется, а летом прорубить просеку от Куринского через хребет к Мичику. Так что центр военной активности на это лето перемещался с легкой руки главнокомандующего к Куринскому. Ну как тут без Бакланова обойтись?..
Бакланов за все годы на Кавказе с начальством не конфликтовал. Отметили командиры, старые кавказцы, что не заискивает он, но повинуется, что ни прикажешь, все выполнит. Начальству не указывает, с советами не лезет. И любимая поговорка у него: «Не судите, да не судимы будете». Громких реляций опять же не сочиняет. Образование его недостаточно, но начитан, скромен и от природы деликатен.
Говоря по совести, собирался Бакланов с полком на Дон уходить. Оба сына его, Николай и Семен, невзирая на разницу в возрасте, одновременно записались в Учебный полк (с 1 мая 1850 года), и надо было ему по обычаю детей на службу собрать, наставить и проводить. Но не позволили неотложные дела.
Воронцов обратился к наказному атаману Донского казачьего войска М. Г. Хомутову с просьбой задержать Бакланова на Кавказе. Хомутов, первый донской наказной атаман иногороднего происхождения, обратился, в свою очередь, в Военное министерство: «Имея в виду засвидетельствование начальства Отдельного Кавказского корпуса, – писал Хомутов военному министру, – что подполковник Бакланов во время службы своей на Кавказе отличался примерным мужеством и храбростию против горцев, и ходатайство того же начальства об оставлении его для дальнейшей службы на Кавказе в теперешнем расположении № 20-го полка, где он, ознакомившись с местностию, может приносить большую пользу, прошу ваше сиятельство о назначении подполковника Бакланова командиром того полка, который будет командирован на смену 20-го».
Отвечал Хомутову управляющий Департаментом военных поселений: «Донские полки должны служить на полевой службе три года, и в наряде чинов должна соблюдаться строгая очередь.20-й полк по случаю военных обстоятельств оставался на службе долее определенного срока, а потому, имея в виду новые, утвержденные его величеством правила, по которым полковым командирам, прослужившим на Кавказе три года, не дозволяется оставаться на вторичный срок, военный министр и на оставление подполковника Бакланова согласия изъявить не изволил и самое ходатайство об этом приказал оставить без последствия».
Тогда Воронцов прямо адресовался к военному министру. «В сем году, – писал он 14 апреля 1850 г., – предстоит смена Донскому № 20 полку, расположенному на передовой Кумыкской линии. Полком этим командует храбрый подполковник Бакланов. Мне не нужно распространяться насчет достоинств этого штаб-офицера, насчет удальства, возбужденного им в казаках командуемого им полка, и насчет пользы служения его на передовой линии. Все это известно Вашей светлости из журналов военных происшествий на левом фланге, из которых редкий не содержит в себе описания какого-либо удалого и успешного предприятия этого отличного штаб-офицера. Скажу только, что подполковник Бакланов сделался грозою его непокорных соседей, приобрел общее уважение не только между русскими, но и между туземцами, и что по всем сим причинам продолжение службы его на занимаемом месте обещает явную и большую пользу. Имея это в виду, я обращался к наказному атаману Войска Донского с просьбою об оставлении Бакланова в здешнем краю еще на один термин с назначением его командиром полка, который будет прислан на смену № 20-го. На это наказной атаман уведомил меня, что ваша светлость, имея в виду высочайшее повеление, чтобы полковым командирам, прослужившим на Кавказе три года, не дозволялось оставаться на дальнейшие сроки, – не изволили изъявить согласие на оставление на Кавказе и подполковника Бакланова.
Смею думать, что из этого правила не может не быть допущено исключения, когда требует этого истинная польза службы, как это видно в настоящем случае. Смею думать, что государь император, соизволя сознать справедливость моего заключения, всемилостивейше простит меня за смелость ходатайствовать о допущении исключения из правила, его величеством поведенного».
В дополнение к официальной, форменной бумаге Воронцов с тем же курьером отправил Чернышеву личное письмо: «…Я настоятельно прошу Вас, князь, оставить здесь и в этой самой должности храброго нашего Бакланова. Я дам ему новый полк, который придет в эти места. Передайте, дорогой князь, государю, что я умоляю его оставить нам Бакланова. Этот человек также, как Слепцов, дорог нам за свою замечательную храбрость, за свой сведущий ум, за военные способности, за знание мест, где он служит, и за страх, который он внушил неприятелю. В одном из последних собраний Шамиль упрекал своих наибов за тот страх, который им внушает Бакланов. Казаки, служившие с ним в эти пять лет, сделались достойными своего начальника, и наверное можно сказать, что новый полк, который он примет в командование, скоро будет такой же храбрый и будет так же отличаться, как и теперешний. Уже шестой день, как атаман Хрещатинский (правильно – Хрещатицкий. – А.В.) получил от него рапорт, который я Вам посылаю как любопытный документ насчет одного дела, о котором мы еще не получили ничего официального. Бакланов сделал счастливый и смелый набег (14.III. 1850 при Гудермесе), и один из целого отряда был ранен; это уже в третий или четвертый раз. Ради Бога, дорогой князь, не лишайте нас этого нужного и полезного человека».
