Теперь о «немцах». Ясно, что под ними подразумеваются датчане. С подлинными немцами уже царил мир, подлинным немцам не принадлежит Колывань. Настоящие немцы собрали громадную армию после Раковорского побоища и напали на Псков, а вот датчане вели себя тихо, потому что не смогли быстро восполнить потери вследствие отдаленности метрополии.
Но почему русская гора в очередной раз родила мышь? Ведь обескровленных датчан можно было разбить, и тогда русские в конце кампании стояли бы уже на Эзеле.
Следует признать, что дело было в шкурном поведении новгородских общинников и в невероятной ловкости датских дипломатов. Новгородцы, как проговаривается летописец, имели скромные запросы: хотели свободной торговли по реке Нарове и выхода к Балтийскому морю. Датчане предоставили такую возможность. Торговля для русских стала беспошлинной, суда их никто не грабил. И вдруг выяснилось, что недалеким новгородцам больше ничего и не надо. Никаких имперских амбиций, никаких обид на захваты врага в Прибалтике. Точно так посдавали немцам всё, что только можно, полоцкие князья – прежде всего приснопамятный Владимир.
Можно вообразить себе досаду Ярослава Ярославича. Еще вчера новгородцы уговаривали его напасть на датчан, клялись в верности, рвались в бой, просили помочь. Но вот Ярослав собрал многочисленное войско, а новгородцы пошли на попятную, лишь только датчане посулили им свободу торговли. Торгашеская сущность соотечественников глубоко претила великому князю. Она заслоняла общие выгоды и дробила большой русский интерес на множество частных делишек.
Новгородцы имели достаточно механизмов для того, чтобы заставить Ярослава отказаться от решения идти на Колывань. Саботаж, намеренные трудности со снабжением воинов, консультации с тем же архиепископом Новгородским, который не жаждал войны. Как это отличалось от туповатого, но грозного и яростного напора немцев! Те тоже были торгаши по своей сути, они бесконечно судились и рядились друг с другом за земли, обладали лютой жадностью, не гнушались ни жульничества, ни разбоя. Но в то же время сознавали общую выгоду, были героичны и непреклонны. Таких врагов следовало если не уважать, то бояться. А датчане вдобавок ко всему прочему оказались еще и хитры. В результате их действий русская коалиция развалилась, войска разошлись, а жалким результатом всей затеи явилось «нарвское мореплавание».
Это хороший пример того, сколь сильно требовалась нашим соотечественникам централизация. Только в этих условиях они были способны прилагать согласованные усилия для достижения общей цели, только тогда и добивались серьезных успехов. Разнонаправленное движение в эпоху раздробленности вело русских к поражениям. А европейцев – нет. Так одно и то же явление по-разному воздействует на различные этносы.
Раздосадованный великий князь Ярослав Ярославич возжелал захватить хотя бы Карелию и часть финских земель, чтобы помешать экспансии шведов. Однако новгородцы уговорили Ярослава «не ити на Корѣлу». Это – прямое указание саботажа всех княжеских инициатив. Ярослав Ярославич распустил полки и вернулся домой ни с чем. Всё это, вопреки Л. Н. Гумилеву, никак нельзя считать победой, одержанной благодаря присутствию татарина Амрагана. Перед нами неудачи и откровенное игнорирование приказов великого князя. Ярослав Ярославич попробовал отомстить «ползучим оппозиционерам» в новгородской общине и сместить их с должностей. Но кончилось это плохо.
2. Интриги в Орде
В 1270 году в Новгороде против великого князя вспыхнуло восстание. Ярослава Ярославича и его людей попытались изгнать из города. Великий князь находился где-то «на Городище», когда на подворье Ярослава Мудрого – традиционном месте народных собраний – бунтовщики созвали вече. Оно переросло в вооруженную потасовку, в которой погиб Иванко – один из предводителей партии Ярослава в городе. Дело напоминает времена гражданских войн в Древнем Риме, какое-нибудь столкновение Клодия и Милона.
К вечеру район Ярославова подворья был взят мятежниками под контроль. Они окончательно вытеснили своих противников, те побежали на Городище – искать защиты у великого князя. Там укрылись и тысяцкий Ратибор, и Гаврила Кыянинов, и все прочие сторонники Ярослава. Или, как сказано в летописи, «и инии приятели его». Новгород кипел и бурлил. Дома княжеских клевретов подверглись разграблению, а затем разрушению: «И хоромы рознесоша». Самому Ярославу Ярославичу написали и отправили грамоту с подробным перечнем обид. Князю вменяли в вину, что он присвоил охотничьи угодья, богатые зайцем и уткой, то есть превратил часть общественных мест в свои заповедники. Кроме того, он оштрафовал и захватил имущество нескольких состоятельных хозяев, а еще невзлюбил живших в Новгороде иноземцев и способствовал их изгнанию. Не в этом ли главная причина неудовольствия части новгородцев – подстрекателей мятежа? А обвинения власти в злоупотреблениях – сопутствующий антураж, чтобы возбудить и увлечь толпу. Но может быть, с нашей стороны такое утверждение – передержка и перед нами – просто столкновение зарвавшегося князя с возмущенной общиной?
Ярослав отправил на вече двух своих представителей и выразил готовность заключить мир на всей воле новгородской, то есть на условиях повстанцев. Это значило, что расстановка сил сложилась не в его пользу. Великий князь обещал вернуть отнятое имущество оштрафованным.
Новгородцев это не тронуло. «Княже, поѣди проче, не хотимъ тебе», – отвечали они. В противном случае угрожали войной и штурмом княжеского подворья на Городище. Силы были, судя по всему, неравны, и Ярослав отступил. Князь с позором покинул берега Волхова вместе со своими сторонниками.
Дальше – интереснее. Кого новгородцы призовут князем? Они призвали Дмитрия Александровича, сына Невского. Следовательно, бунт мог начаться и по его наущению. Но Дмитрий отказался приехать. Это могло означать, что события вышли из-под контроля, в ходе восстания выдвинулись новые люди, и Дмитрий им не доверял. Да и не стремился откровенно враждовать со своим дядей – великим князем Ярославом. «Не хочю взяти стола передъ стрыемь своемь», – прямо заявил Дмитрий Александрович. (Стрый – это дядя с отцовской стороны, а дядю со стороны матери древние русичи звали уй.) «И быша новгородци печалны».
Был ли причастен к этим интригам Довмонт? Не исключено, хотя и не факт. «Сказание» подчеркивает две вещи: его верность Пскову – «Святой Троице» – и его дружбу и родство с сыном великого борца против немцев Александра Невского. Следовательно, вопрос о Довмонте нужно увязать с мотивами и поведением Дмитрия Александровича. Если новгородцев подстрекал именно он, то Довмонт наверняка участвовал в этих закулисных делах. Если же нет – был непричастен к ним.
Разъяренный Ярослав Ярославич стал «копить полки», как выражается летописец, а своего верного сторонника Ратибора, бывшего тысяцкого в Новгороде, отправил за подмогой в Орду. Ее ханом был Монкэ-Тимур (1266–1282), человек решительного и мистического нрава, враг мусульман, исповедовавший монгольскую веру (Л. Н. Гумилев считает, что это бон – восточный вариант митраизма). Монкэ-Тимур отложился от великого хагана Хубилая, правившего на Дальнем Востоке, а в отношении Руси проводил довольно крутую политику. Русичи боялись хана и заискивали перед ним, что видно по поведению того же Ярослава Ярославича. Это время крамол, взяток и взаимных доносов русских князей друг на друга. Монкэ-Тимур поддержал Ярослава. Узнав об этом, Дмитрий Александрович заверил дядю в своей преданности и собрал полки для совместного похода на Новгород. Вместе с ними выступил и смоленский князь Глеб, действовавший не то как союзник, не то как подручный татар.
