Пуля попала Деверю в лицо, выкрошила несколько зубов, оторвала кусок носа, вогнала кожу, кости, еще что-то внутрь – лицо у него мигом стало похоже на большую куриную задницу, над которой блестели два больших, покрывшихся слезами яростных глаза: Деверь ненавидел Корочкина, в его лице он ненавидел всю московскую милицию и жаждал с ней разделаться, – он был еще жив и продолжал поднимать пистолет. Корочкин заметил, как Деверь машинально большим пальцем сдвинул флажок предохранителя, ставя пистолет в боевое положенние, и Корочкин, опережая его, выстрелил во второй раз.
Вторая пуля всадилась Деверю в шею, порвала кадык, в страшной кровянистой дыре вспух розовый пузырь, лопнул, за первым пузырем вспух еще один, лопнул, окрасив красными брызгами чистый, тщательно выбритый подбородок Деверя. Казалось, словно в легких Деверя отказали какие-то клапаны и весь воздух полез из него наружу. Но Деверь был еще жив и продолжал поднимать руку с пистолетом.
Корочкин выстрелил в третий раз – не целясь, пугаясь, того, что человек, в которого он стрелял, должен быть уже мертвым, а тот продолжает жить, душа у него упорно цепляется за тело. Третья пуля попала Деверю в грудь, выдрала кусок ткани из куртки, развернула его боком, но Деверь – еще живой, он никак не хотел уходить, сдаваться – снова выпрямился, его привлекала только одна цель, один маяк – Корочкин, и прежде чем Корочкин выстрелил в четвертый раз, Деверь нажал на спусковой крючок своего «макарова».
Конечно же, Деверь уже не видел Корочкина, хотя шел на капитана и хорошо чувствовал его своим нюхом, своей кровью, своей кожей, – но уже не видел его, – стрелял он из той, загробной, жизни в эту, не различая цели, – он не попал в Корочкина.
Пуля с густым шмелиным звуком прошла около головы Корочкина, впилась в угол, выкрошив кусок дерева, и затихла. Только сейчас Корочкин ощутил пронзительный острый щекотный запах горелого пороха, горячей меди, еще чего-то, что сопровождает всякую стрельбу, задохнулся, из глаз у него выбрызнули слезы, он закашлялся и отпрыгнул в сторону. Мертвый Деверь выстрелил еще раз. Непонятно, как он сумел сориентироваться на прыжок, но вторая пуля переместилась вместе с Корочкиным – она также вспорола воздух около его головы.
Корочкин снова прыгнул – теперь уже к автомату, поскольку понимал: с пистолетом, у которого половина обоймы пуста, много не навоюешь. Да и к этим ребятам – к рыхлому, с нездоровым цветом лица увальню, который открывал ему дверь, ко второму – мякишу с золотыми зубами через несколько минут прибудет подмога. Из гаражей и хозяйственных построек, расположенных на задах участка. Если, конечно, подмогу эту не успеют опередить спецназовцы.
Он схватил автомат, поспешно передернул затвор, и когда в проеме появился рыхлый, тяжело дышавший бандит с «калашниковым», прижатым к животу, – это был Медуза, – Корочкин и в этот раз опередил соперника, опередил всего на несколько коротких мигов – он первым нажал на спусковой крючок. Ствол автомата расцвел красным бутоном, будто большой тюльпан, из бутона выплеснула огнистая, пышущая жаром струя, и Медуза резко запрокинулся назад, из пробитого живота его пули выдрали несколько кровянистых клочьев, в воздухе мелькнул ботинок, сорвавшийся с Медузиной ноги, подволокся, будто живой, по полу к Корочкину. Подошва ботинка была стерта донельзя, срезы гвоздей золотисто поблескивали.
«Плохая примета, – машинально отметил Корочкин, – если на улице машина сбивает пешехода и у него с ног слетают башмаки, песенка этого пешехода спета – он никогда не выживет, ему суждено умереть. Так и здесь».
В острой гулкой тиши, возникшей после автоматной очереди, было слышно, как что-то жалобно и тоненько попискивает, звук исходил из пробитого пулями живота Медузы – там то ли кровь лилась, то ли воздух выходил наружу.
«Остается еще один, третий, он может быть самым опасным». Третий знает, где конкретно находится Корочкин, он может стрелять из автомата прямо через стену – это, кстати, самое лучшее для него, – и Корочкин ничего не сумеет сделать с этим третьим, с золотозубым.
Пора выбираться из этой передряги, покидать комнату. Корочкин перекатился по полу на противоположную сторону, выставил перед собой ствол автомата, подождал несколько секунд – вдруг золотозубый проявится? Каким-нибудь звуком, шорохом, корябаньем, шарканьем подошвы, но нет, было тихо, золотозубый никак не обозначился, и тогда Корочкин, перескочив через распластанного на полу Деверя, нырнул в дверь. По дороге подскользнулся на луже крови и упал рядом с Медузой. С силой оттолкнувшись от него ногой, откатился к стенке.
Сделал это вовремя – раздалось сразу три выстрела, и пули одна за другой впились в пол рядом с телом Медузы. Острая щепка отскочила от одной из паркетин и всадилась Корочкину в скулу.
Он отплюнулся, ударил на звук выстрелов из автомата. С досадой подумал, что запасной рожок оставил в комнате. Сейчас патроны кончатся и в «калашникове», автомат тогда обратится в обыкновенную дубину. Послышался мягкий шелестящий звук, словно бы по воздуху пролетела скомканная тряпка, и Корочкин снова надавил на спусковой крючок, целя через перегородку на этот звук.
Раздался вскрик.
«Попал», – обрадованно отметил Корочкин, еще раз надавил на спуск. В ответ раздался противный пустой щелчок.
Корочкин поискал глазами: где же автомат толстяка с нездоровым рыхлым лицом? Ведь он же держал его обеими руками и не выпускал даже, когда был уже мертв. Автомата не было. Зато из кармана штанов торчал запасной автоматный рожок.
«Так не бывает, – невольно подумал Корочкин. – Такое случается только в кино, но не в жизни!» Но факт был фактом – запасной рожок готовно выглядывал из кармана мертвого толстяка. Корочкин вытер пот, обильно проступивший на лице. До запасного рожка надо было еще добираться. А малое пространство это хорошо простреливалось. Свидетельство тому – три пули, сидящие в паркете. Корочкин прислушался: нет ли чего подозрительного снаружи? Не раздается ли топот бегущих ног? Из гаражей ведь обязательно должна примчаться подмога – люди, находящиеся там, явно услышали стрельбу и поняли, что происходит в доме. С улицы ничего не доносилось. Было подозрительно тихо. А как золотозубый? Золотозубый тоже не давал о себе знать.
Но вот тишину взрезал короткий глухой стон, и капитан в ту же секунду дважды выстрелил из пистолета на стон – стрелял низко, с прикидкой, что бьет по человеку, лежащему на полу. С другой стороны, почему он так уверен, что золотозубый лежит на полу? А если он лежит на тахте или стоит, прислонившись плечом к стенке, или сидит на подоконнике, выставив перед собой пистолет?
Стон повторился, капитан выстрелил еще раз и сам чуть не застонал: хватит стрелять, в пистолете остался лишь один патрон; он засунул «макаров» за ремень сзади, стволом вниз, перевел флажок предохранителя, чтобы не было случайного выстрела, и сделал несколько бесшумных кошачьих движений, подбираясь к Медузе. Надо было во что бы то ни стало вытащить у него из кармана запасной рожок.
Он не успел доползти до Медузы, когда раздался грохот, вышибленного вместе с решеткой и пластинчатым жалюзи окна, одновременно с окном – выбитой двери, поверху прошлась короткая автоматная очередь и раздалась громкая злая команда:
