Высторобец посмотрел на него и удивился: очень уж старик был похож на сизаря – ну как две капли воды! Голубь и голубь. В жизни встречается много всего, на что приходится обращать внимание – полно мелочей, способных удивить, озадачить, доставить радость, – но если на всем задерживать свой взгляд, анализировать, трепать на этом свои мозги, то очень скоро можно сойти на нет от перегрузки: ноша, как пить дать, окажется непосильной. Высторобец вздохнул, перехватил пакет за лямки и пошел в сторону метро.
По дороге Высторобца немного отпустило, ощущение досады исчезло, на смену пришла некая душевная легкость. Он убыстрил шаг, по дороге с удивлением оглядывал дома, словно бы видел их впервые, хотя много раз бывал здесь раньше, кафе с вынесенными на тротуар столиками, отмечал невольно про себя: «А у нас стало, как в Париже», шел дальше, бросая взгляды по сторонам – многое ему было здесь внове. Впрочем, вполне возможно, он видел все-это и раньше, только не замечал.
Замечал совсем другое – не это, но сейчас то, другое, прежнее, ушло на задний план, и он, Высторобец, изменился, сделался другим человеком, у него глаза стали другие…
21 сентября, четверг, 17 час. 30 мин.
Братья Фомины засекли Высторобца, когда он звонил жене и нудно, чужим голосом – пытался изменить его – объяснял, где лежит запасной паспорт на чужую фамилию и где он ждет жену. Андрей колюче глянул на брата, проговорил едва приметно, почти не разжимая зубы, чтобы не услышал Высторобец:
– Вот и все. Попался дядя. Приближается последний акт театрального представления…
– Может, не будем?
– Опять ты за старое! Сейчас надо думать, как его обложить, чтобы он не ушел, а не нырять в кусты. Наш дядюшка Высторобец – бобер еще тот.
– А вдруг он стрелять будет?
– У него нет оружия. Я сам лично все стволы проверил, сличил с записями – все оружие он оставил в «Белфасте». Стрелять он не будет. И вообще не комплексуй по поводу Высторобца – не тот он человек! Был папаша Высторобец и не стало его. Не по нашей вине – по его. И не мы определяли степень этой вины.
– Того, кто определял, уже нет в живых.
– Все, спорить не будем. В нашей паре я – старший. А ты подчиняешься мне, братан. Понял?
Владимир Фомин ничего не ответил Андрею, склонил голову – так уж в жизни получилось, что Андрей всегда приказывал, а он исполнял приказы – так распределились роли.
21 сентября, четверг, 18 час. 00 мин.
Высторобец вывернул куртку изнаночной стороной наверх, обнаружил, что где-то на швах и изгибах ткань протерлась, стала грязной, вздохнул: «Уж больно бомжистый вид!», но выворачивать куртку обратно не стал, справедливо посчитав – не на бал он отправляется, не к девочкам в гости, – приложил, глядясь в кусок стекла, себе усы – нормальный вид! Ни за что не узнаешь в этом усатом человеке Высторобца!
Так оно и получилось: его не узнал никто. Когда в коридоре «Белфаста» с ним столкнулась Оля – белозерцевская секретарша, то с равнодушно-заплаканным видом проследовала мимо.
Не только Оля – собственная жена не узнала бы в этом согбенном, очкастом, волосатом дяде в корейской кепчонке, натянутой на самые очки, с суковатой клюкой, которую едва удерживали ослабшие от возраста дрожащие руки Высторобца.
Белозерцева уже увезли, хотя запах ладана, похоронных венков и свежего трупа не проходил. Милицейская бригада, нагрянувшая в «Белфаст», также отбыла. Собственно, «Белфаст» практически уже был пуст – с милиционерами уехала и часть сотрудников. Непонятно только было – зачем их взяли эмвэдэшники – то ли снимать отпечатки, то ли брать показания. Непрофессионально работают люди. Пора профессионалов прошла.
Высторобец без особых осложнений проник к себе в оружейную комнату и взял деньги.
Место, которое он назначил для свидания жене, оказалось хоть и пустынным, но неудачным – не просматривались подходы, но иного места у Высторобца «под руками» не было, да и свидание с женой должно было занять всего несколько минут.
Жену он увидел издали – Лена шла к нему надломленной, разбитой походкой, какая всегда возникает у много работающих женщин, лицо у нее было беззащитным, каким-то виноватым – людей с такими лицами всегда все обижают, – и у Высторобца сделалось горячо в груди, на ключицах, в ложбинах, образовался горячий пот, стек по груди вниз, обжег живот. На языке начали вертеться некие ободряющие слова, но он не смог произнести ни одного, беспомощно оглянулся и пошел к жене навстречу.
Шел и удивлялся тому, как рано у нее постарело лицо, выцвели глаза, на щеках укрупнились поры, а походка потеряла прежнюю девчоночью пружинистость. Лена помогала ему выстоять в жизни и сама боролась с этой жизнью, ему было тяжело, а ей – трижды тяжелее, она выкладывалась до остатка, будто рабочая лошадь, одолевающая с плугом непомерные пространства земли, выдыхалась, находясь рядом с Высторобцем, а он этого не замечал.
– Эх, Лена, Лена, – покачал головой Высторобец, не понимая, отчего же это вдруг глазам сделалось тепло, а в горле захлюпала сырость. – Эх, Лена, Лена…
Он приблизился к ней, взял за руки, как когда-то в молодости, в пору затяжных свиданий, поцеловал вначале одну руку, затем другую, улыбнулся благодарно.
– Ты куда пропал? – спросила она шепотом, словно бы чуяла, что муж находится в опасности.
– Об этом потом… Принесла паспорт?
Она передала Высторобцу паспорт, специально заказанный им у ребят из одного ведомства – можно догадаться, какого, – подлинный, к которому никто никогда не придерется, отдельно – сверток, перевязанный бумажной бечевкой:
– Здесь полотенце, мыло, зубная щетка, бритва.
– Ты умница, – шепнул он жене растроганно.
– Когда вернешься?
– Думаю, что не раньше чем через месяц.
– Командировка?
– Командировка.
Она ему не поверила.
– Все так серьезно?
– Не очень, но… – он виновато улыбнулся, развел руки в стороны, – сама понимаешь. Не от меня это зависит.
– Береги себя! – Лена заморгала глазами, стараясь сдержаться, в уголках век появились мелкие беспомощные слезы.
– Вот тебе деньги, – он сунул в руку жене плоский увесистый пакетик, завернутый в фирменную «белфастовскую» бумагу, перетянутый прозрачной липкой лентой. Здесь три тысячи долларов. Тебе должно хватить.
Она сморгнула с глаз слезы.
– Разве это главное? – произнесла она дрогнувшим голосом.
– И это тоже. Ну все, Лен, все, – заторопился Высторобец, боясь того, что она расклеится, заревет в голос, привлечет к себе внимание, – он оглянулся, поблизости никого не было, – а главное – расклеился он. Это будет очень плохо, гораздо хуже, чем можно вообще предположить. – Все, Ленок!
Он поцеловал ее во влажную соленую щеку, попятился к густому, не растерявшему сочной листвы скверику, откашлялся на ходу – ему сдавливало горло, – перемахнул через хлипкую железную ограду и исчез.
