– Ы-ы-ы-ы, – раздалось протяжное, тоскливое – слабая душа Павла Сергеевича была раздавлена, он чувствовал себя виноватым перед Белозерцевым, – ы-ы-ы-ы! – Павел Сергеевич медленно опустился на колени и поднял к Белозерцеву плоское, блестящее от слез лицо. – Ы-ы-ы!
– Павел Срегеевич, не надо… Полноте, голубчик! – произнес Белозерцев старомодную манерную фразу. – Поднимитесь, пожалуйста! Вам нужно немного полежать дома, отдохнуть в тиши и… вы придете в себя!
Голос Белозерцева сделался заполошным, паническим – он боялся, как бы Павлу Сергеевичу не стало хуже. Прямо здесь, на глазах у Белозерцева.
Шофер сделал на коленях несколько неловких шагов вперед, лицо у него исказилось, поплыло в сторону, стало страдальческим, просящим, он протянул руки к Белозерцеву – он умолял, просил прощения, и Белозерцеву надо было совершить встречное движение, шагнуть к стоящему на коленях шоферу, но он не мог сделать этого. В нем словно бы что-то замкнуло, вспыхнула боль, злость: этот человек должен был, как и Сережа Агафонов, погибнуть, но не сдать налетчикам его сына, а он… Белозерцев с ненавистью глянул в плоское мокрое лицо, протестующе, словно бы преграждая путь Павлу Сергеевичу, выставил перед собой руку:
– Не надо!
Конечно, кто знает, как бы все обернулось, вмешайся в утреннюю стычку Павел Сергеевич – ведь у него, как и у Сережи Агафонова, с собой было оружие, табельный «макаров», два-три выстрела из-за руля могли бы все решить, но Павла Сергеевича сковал страх. Хорошо можно было представить, как все случилось, фантазией особой обладать для этого не надо. Белозерцев на кресле подъехал к столу, нажал кнопку и одновременно выкрикнул зычно, поспешно, словно бы боясь, что водитель на коленях доползет до него:
– Оля!
Крик этот можно было услышать, наверное, в соседнем квартале, – странное дело, почему Оля на него сразу не отозвалась… Не услышала? Или специально так поступает – из вредности характера и осознания собственной правоты?
– Ол-ля! – Белозерцев попятился от плачущего шофера, а тот все продолжал и продолжал ползти вперед, протягивая руки к Белозерцеву, как к единственному своему спасителю.
– Ы-ы-ы! – безъязыко, немо, словно сумасшедший, плакал Павел Сергеевич, стремился к заветной своей цели, к Белозерцеву, он умолял, чтобы тот его простил и по злому выражению глаз, по испуганному лицу, по дергающемуся рту Белозерцева видел, что тот его не простил, и шофер, добиваясь своего, мычал слезно, тянулся к шефу: – Ы-ы-ы!
– Оля, куда ты пропала? Оля!
Наконец секретарша появилась – бесшумная, мужеподобная, привидением возникла на пороге.
– Где ты была, Оля?
– А что, уже и в туалет отлучиться нельзя?
– Можно, все можно! Только… – Белозерцев безнадежно махнул рукой. – Вот… Павлу Сергеевичу плохо. Немедленно отправьте его в больницу.
– Ы-ы-ы-ы!
– Может, не в больницу, а домой? – бесцветные бровки на Олином лице сложились вопросительным домиком.
– Я же русским языком сказал – в больницу!
– Простите, но я думала, что дома будет лучше! – упрямства Оле было не занимать. Да, из таких женщин во все времена получались – и естественно, будут получаться – превосходные Зои Космодемьянские. В следующий миг она отступила назад, подняв обе руки: – Хорошо, хорошо, я все поняла!
– Ы-ы-ы!
Оля одним махом, по-мужски, – и откуда только силы взялись, ведь Павел Сергеевич был грузным дядей, – поставила шофера на ноги, нагнулась, отряхнула с его коленей пыль, заворковала что-то по-голубиному, едва слышно, неразборчиво. В следующий миг она вывела Павла Сергеевича из кабинета. Белозерцев устало опустился в кресло, стер рукой пот с лица: поговорил, называется – не послушал секретаршу и поговорил…
Внутри по-прежнему было пусто, тоскливо – там сочились слезы, боль гуляла по всему телу, возникая то в одном месте, то в другом, во рту – сухо и горячо, как у больного. Телефоны были мертвы, не подавали никаких признаков жизни. Ни один, ни другой. В иные дни они разрываются, горланят, раздирают Белозерцева на части – звонят партнеры, клиенты, друзья, враги, разные официальные лица и лица полуофициальные, личности и так себе, никто, а сейчас нет, сейчас словно бы отрубило – и жизнь угасла.
Минут через десять он снова вызвал секретаршу.
– Ну что, Оля, проводили национального героя?
– Да, – коротко и сухо ответила она.
– Домой или в больницу? – Белозерцев представить себе не мог, чтобы Оля ослушалась его, но тем не менее задал этот вопрос.
– В больницу. Как вы и велели.
– Значит так, Оля… Как только он выпишется из больницы – сразу уволить. Приказ подготовьте сегодня же, я подпишу. А выйдет из больницы, сдаст бюллетень – приказу дадите ход, и пусть гуляет…
– Но Вячеслав…
– Никаких «но», я же русским языком сказал! – Белозерцев так глянул на секретаршу, что та мигом осеклась, в глазах мелькнул страх, пропал на мгновение, потом снова забился мелкими, проворными рыбешками: Зоя Космодемьянская поняла, что если сейчас произнесет хотя бы одно слово, следующий приказ об увольнении будет ее…
Мелко-мелко, по-птичьи покивав, будто склюнула, собрала зерно с белозерцевской ладони, Оля спиной втиснулась в дверь и исчезла. Белозерцев вновь полуслепо поглядел на телефоны, голова у него дернулась – ну почему молчат эти чертовы аппараты? А вдруг бандиты уже убили Костика?
20 сентября, среда, 12 час. 55 мин.
Деверь закончил съемку Костика, «сфотографировал» его в разных видах – и плачущего, и задумчивого, и с улыбкой, невесть откуда возникшей у мальчишки на губах, и просящего что-то у Клопа… Одна из сцен получилась, с точки зрения Деверя, потрясающей, как в художественном кино: Костик протягивал прямо в объектив руки и плачущим, хватающим за сердце голосом просил:
– Папа, возьми меня отсюда! Ну, пожалуйста! Пап-па-а…
Увидев ребенка в таком состоянии, услышав его голос, пропитанный слезами, любой отец – не только Белозерцев – все отдаст, чтобы выручить свое дитя.
Деверь был доволен работой. И хотя срок на съемку был отпущен Деверю до вечера, уже без пяти минут час за кассетой приехали – на черной «волге» с «государственным» номером и антенной радиотелефона, прямым черным шпеньком торчащей из крыши. Деверь был уверен – из кассеты сделают такое проникновенное кино, что хоть на Каннский фестиваль посылай. У Полины Евгеньевны в «штате» числились всякие мастера – не только специалисты по меткой стрельбе и лихому киднеппингу…
20 сентября, среда, 13 час. 30 мин.
Капитан Корочкин встретил Волошина во дворе районной «управы». По нынешним временам всякое самостоятельное управление, в том числе и милицейское, старается обзавестись собственным хозяйством, землей, постройками, техникой – даже той, которая в городских условиях совсем ни к чему: агрегатами для уничтожения сорняков на свекольных полях, картофелекопалками и тракторными косилками. Время сейчас настало такое – сегодня какая-нибудь железка, которая никому не нужна, вызывает только улыбку, а завтра ее, глядишь, можно выменять у самого Чубайса на патроны к автомату Калашникова или на запасную резину к старым «канарейкам» – фирменным милицейским уазикам. Так что двор районного управления внутренних дел больше напоминал МТС – машинно-тракторную станцию, чем… – в общем, все было понятно. Волошин загнал свой «жигуль» в угол двора, показал дежурному в зарешеченное оконце красное «муровское» удостоверение и пошел к Корочкину.
