В окно было вставлено две рамы, между рамами впаяна железная, покрашенная в белый цвет решетка. Костик прислушался к галдежу, раздающемуся из-за стола, понял, что о нем на время обеда забыли, просунул голову сквозь пластины жалюзи, притиснулся носом к стеклу, не удержался – слезы брызнули на стекло, потекли… «Ма-ма-а, беззвучно стараясь, чтобы его не услышали охранники, плакал Костик, возил носом по стеклу, оставляя мокрые следы. – Па-па-а».
Через несколько минут успокоился и, задерживая в себе всхлипы, примерился головой к решетке – пройдет голова или нет? Костику показалось – пройдет. А раз голова пролезет через решетку, то тело вслед за головой протиснется куда угодно, хоть в червячью нору. Осталось дело за малым – расколотить два стекла.
Хоть и плакал Костик горько, и страшился крысиной морды, а в слезах кое-что приметил – под тахтой лежал пустой «огнетушитель» – большая бутылка темного стекла, из-под какого-то плохого вина. Костик тихо, стараясь не дышать, нырнул под тахту, достал бутылку, потом снова подлез под портьеру, под жалюзи, примерился бутылкой к стеклу и, заваливаясь спиной назад – он все делал, как опытный взрослый человек, – размахнулся что было мочи и ударил по стеклу.
Взрыв стекла оглушил его, некая неведомая сила толкнула Костика назад, он едва удержался на ногах, но все-таки удержался, вскрикнул, хватаясь одной рукой за решетку, и ткнул дном бутылки во второе стекло – то не поддалось, уцелело. Костик ткнул в него еще раз – бесполезно, стекло было сильнее его, и Костик закричал слезно, отчаянно, давясь собственным криком, воздухом, остатками солнца, которые он видел, втиснулся головой в решетку, но до конца не пролез, застрял, закричал еще сильнее. Сзади в него вцепились сразу несколько рук, дернули, у Костика надорвалось ухо, зажатое железным прутом, на подоконник закапала кровь, боль и вид крови оглушили его, Костик захлебнулся в крике и стих…
20 сентября, среда, 20 час. 20 мин.
Высторобец сидел на скамейке под деревом и наблюдал за окнами белозерцевской квартиры: он знал, что там могут находиться два охранника – исполнительные, хорошо натасканные братья-близнецы Фомины, Володя и Андрей, – и тот, и другой имели черный пояс по каратэ и были серьезными противниками, надо было выяснить, снял их Белозерцев с поста или не снял?
По всем статьям должен был снять, иначе бессмысленно давать задание, которое он дал Высторобцу, ну, а с другой стороны, кто знает, что на уме у этих богатых буратино? Белозерцев способен был иногда почудить, выкинуть коленце. Только для Белозерцева это было именно коленце, обычная прихоть, а для Высторобца – жизнь, Белозерцев не рисковал ничем, а Высторобец рисковал всем.
Несколько раз в окне мелькнуло женское лицо, Высторобец его засек, мужское лицо не мелькнуло ни разу. Значит, шеф все-таки снял близнецов Фоминых с поста.
Подождав еще немного, Высторобец вошел в подъезд – чистый, без единого пятнеца на каменном полированном полу, пахнущий в отличие от других подъездов заморским одеколоном, у Высторобца от этого духа даже защипало в носу; другие подъезды мышами пахнут, мочой, загажены вонью немытого тела, чего-то трупного, гадостного, оставляемого бомжами, а здесь – одеколон.
Обычно в таких подъездах дежурит седенькая бабушка с круглым добрым лицом, с вязаньем или с книгой в натруженных руках, в очках, прикрученных к пучку волос – плотному клубку, свитому на затылке, – ботиночным шнурком, чтобы очки не сваливались, а здесь – ни бабушки, ни пятнистого молодца, – эти бравые ребята, наряженные в камуфляж, в общем-то, такие же безобидные, как и подслеповатые божьи одуванчики, но они начали активно вытеснять бабуль – пусто в подъезде. И чисто. Так чисто, как порой не бывает и у иной хозяйки в доме.
По лестнице – лифта он избежал сознательно – Высторобец поднялся на площадку, где была расположена квартира Белозерцева. Постоял, замерев, прислушиваясь к звукам – не донесется ли что из-за громоздкой металлической двери? – но что может донестись из этого сейфа? Тихо. Ничего не было слышно, кроме каких-то посторонних шумов, треска, шорохов, чьих-то далеких голосов, никакого отношения к квартире его шефа не имеющих.
День сходил уже на нет, простые обыватели сидели в своих квартирах за чашкой чая, вели невеселые разговоры, некоторые уже пристроились к телевизорам – надо было как-то убить время, за первым днем убить второй, потом третий и четвертый – и так до самой смерти; кое-кто из них звал эту смерть к себе, кое-кто страшился ее, хотя чего страшиться-то? А те, кто побогаче, собирались в валютные кабаки, чтобы покутить там вволю, оставить в ресторанной кассе пятьсот-семьсот долларов. У каждого были свои заботы.
Он достал из коробки пистолет, передернул затвор, загоняя патрон из обоймы в ствол, сунул за пазуху, кожей своей, порами ощутил холодную тяжесть оружия. Ботиночную коробку снова перетянул бечевкой, положил у двери так, чтобы она не была видна в глазок, потянулся пальцем к звонку и остановил себя… А вдруг близнецы-чернопоясники, Володька и Андрей, все-таки находятся там?
Если они там, то придется убирать и их, хотя парни эти ни в чем не провинились и ничего худого от Высторобца не ожидают. Вот проклятая жизнь, проклятый Белозерцев!
Он достал еще один патрон, вытер об одежду, чтобы не было следов, и, зажав полой куртки, загнал в обойму, невесть зачем дунул в ствол ТТ, услышал горьковатый низкий звук, выругал себя – тоже игрок, нашел музыкальный инструмент.
Позвонил в дверь. Никто не отозвался. Высторобец поежился от неприятного ощущения, от усталости, оттого, что где-то глубоко внутри у него прогорела плоть, образовалась дыра, есть над чем задуматься, позвонил еще раз.
Наконец за дверным монолитом щелкнула задвижка и дверь приоткрылась – Ирина Белозерцева даже не поинтересовалась, кто пожаловал к ней в гости.
Высторобец едва сдержал изумление: Ирина Константиновна не была похожа на себя – седые неряшливые пряди волос торчали в разные стороны, глаза размазаны, через всю правую щеку протянулся черный след, сполз на шею, помада на губах тоже была размазана. От Белозерцевой исходил крепкий спиртной дух.
– Что же вы даже не интересуетесь, кто звонит? – спросил Высторобец, поймав себя на том, что задает слишком глупый вопрос. Но не спросить он не мог.
– А зачем?
– Ну мало ли кто может пожаловать?
– Вы знаете, сейчас мне это как-то все равно, – она хрипло и горько рассмеялась, резко оборвала смех. – Я сейчас открою дверь любому, кто сюда заявится, – я жду известий о сыне.
– Никаких известий нет?
– Нет. Я уже все глаза выплакала, ничего не осталось. Теперь вот пополняю запас слез, – только сейчас Высторобец заметил, что в руке у нее находится фужер с золотистой жидкостью и льдом. – Виски, – пояснила Белозерцева и подняла фужер. – Хотите?
– А ребята где? Фомины… Володька с Андреем?
– Белозерцев отозвал их.
– Давно?
– Уже порядочно. Часа два, а может, три назад. Не помню точно. Вас Белозерцев прислал?
