После Солнцева дорога сузилась, сверкающие своей белизной многоэтажки отступили назад и исчезли, слева и справа потянулись скучные деревенские дома.
– Что, Москва уже кончилась? – с неясной внутренней тоской спросил Белозерцев, словно бы Москва могла защитить его – в ней он был неприступен, мол, а за пределами города уязвим, как новорожденный цыпленок.
– Нет, это все еще Москва. Только неосвоенная.
– Хвоста нет?
– Пока не вижу.
Проскочили унылое сжатое поле, потом бравый, с солдатской выправкой лес, явно скрывающий в себе что-то военное, хотя по нынешней поре вряд ли представляющее; опасность для той же Америки – все наши; ракета, торпеды, атомные бомбы и прочее, что может летать, двигаться и взрываться, нацелены уже не на Америку, так что чего, от каких шпионов скрывать свои зубы? За леском последовало угрюмое, с пожухлой травой и убогими памятниками кладбище, затем речка, около которой стоял старый «москвич» и пенсионер в шляпе с обвисшими краями драил бока машины мягкой домашней мочалкой, – Белозерцев, ощущая нарастающую внутри тревогу, неясный страх, засекал каждую мелочь, каждую деталь, словно бы они могли отвести от него беду.
Дорога пошла в гору, напряжение нарастало.
– Боря, что там сзади? – ссохшимся трескучим голосом спросил Белозерцев.
– Сзади все спокойно.
Справа мелькнул старый автомобильный руль, прибитый к дереву и перевязанный свежей красной ленточкой – место гибели неизвестного человека, – и Белозерцев невольно дернулся, побледнел: похоронный символ на него подействовал хуже, чем кладбище, облизнул жесткие, в фанерных застругах губы. Если бы он умел креститься, то перекрестился бы. Но креститься Белозерцев не умел – не научили.
– Что там сзади? – вновь нетерпеливо спросил Белозерцев, потом, не ожидая ответа, развернулся сам, чтобы удостовериться, есть хвост или нет.
Сзади их «вольво» стремительно настигал шустрый, сверкающий свежей краской карминный жигуленок.
– Во шпарит! – одобрительно отозвался о жигуленке Боря. – Похоже, летчик, в аэропорт торопится.
– На тот свет он торопится, – раздраженно пробормотал Белозерцев, в следующий миг прижал к губам пальцы: ему почудилось, что карминный жигуленок странно себя ведет. «Неужто он?» – мелькнула у Белозерцева мысль. Он повторил вслух:
– Неужто он?
Великое дело – чутье, оно никогда не подводило Белозерцева. Он никогда не видел эту машину, не знает человека, сидящего за рулем, не знает человека, расположившегося рядом, но уверен – эти двое, находящиеся в карминном жигуленке, мчатся по его душу.
– Что вас беспокоит, Вячеслав Юрьевич? – Боря всегда точно угадывал состояние своего шефа. – Красный «жигуль»? Это крашеное пасхальное яйцо?
– Да, Боря, – сдавленно подтвердил Белозерцев. – Возьми его на заметку.
– Мы можем оторваться от него в несколько секунд. На крыльях. Хотите?
– Скоро место встречи. Уходить нам нельзя.
– Это единственное, Вячеслав Юрьевич, что нас останавливает.
За карминным жигуленком шла еще одна машина – тоже «жигули» блеклого песочного цвета с зеленоватой притемью по лобовому стеклу – защита от солнца, следом – также «жигули» немаркого навозного тона, с той же темной полоской по верху лобового стекла, чтобы водителя не слепил яркий свет. «Уж не Бенина ли это команда за мной шпарит? – мелькнула у Белозерцев в голове. – Только откуда Иванов узнал об этом? О беде моей, а? Зверев сказал? Телефоны мои прослушивал? – Белозерцев невольно поежился, солнечный, распускающийся, словно цветочный бутон, такой же яркий, но менее изнуряющий, чем вчера, день сделался темным и угрюмым. Еще не хватало, чтобы его пасла Лубянка. С Лубянкой дело иметь опасно, какие бы близкие друзья там ни работали. Самые лучшие друзья обычно и продают. За хвост селедки и огрызок огурца, если это надобно начальству. – Или это Зверев страхует меня, а? Взялся за ум и теперь страхует. Старый лысый преданный Зверев…»
День немного прояснел, в нем вновь появилось солнце.
Деревня, которую они проскочили на хорошей скорости, была бедной и пьяной, – около палисадников с зачумленной редкой сиренью Белозерцев засек трех «луноходов» – мужиков с негнущимися, подрубленными алкоголем кривыми ногами.
Налево уходила дорога к внуковскому аэропорту – разбитая, в воронках, словно бы ее посекли мелкими танковыми снарядами, грязная. Белозерцев проследил за машинами – а не свернет ли какой из «жигулей» к аэропорту?
Ни одна из машин не свернула. Неужели все они несутся, чтобы откусить от него кусок тела, часть души, страхуют друг друга? Он вытер ладони платком. Ладони были мокрыми, горячими.
Через несколько секунд деревня осталась позади – она, оказывается, была такой маленькой, усеченной, нищенской, а Белозерцеву мнилось, что она будет огромной, и он приготовился к этому, но деревню будто бы обрезало, и потянулось пустынное мятое поле с остатками какой-то хлебной растительности – какой именно, Белозерцев не знал: слаб был в сельском хозяйстве.
– Не гони! – попросил он Борю и, не сдержавшись, тоскливо и зажато вздохнул. – Уже скоро.
– Не тушуйтесь, – засек его вздох водитель, – все будет в порядке, Вячеслав Юрьевич.
– А если они стрелять начнут?
– Вряд ли. С чего бы стрелять, а? Этому нет никаких объяснений. Если только у них стоит цель – уничтожить нас, тогда да, тогда все понятно, но они хотят получить деньги… Для этого не убивают, а, наоборот, оберегают клиентов.
– Слишком умный ты, Боря.
– Весь в маму, – отозвался водитель и неожиданно захохотал, смехом своим сняв немного напряжение с Белозерцева. Белозерцев покивал согласно, вновь вытер платком ладони.
– У меня мама была очень жизнерадостным человеком, – сообщил Боря.
– А у меня нет.
– Мамы разные нужны, мама разные важны, Вячеслав Юрьевич, – поняв, что приблизился слишком вплотную к шефу, а это опасно, Боря стушевался и деликатно похмыкал себе в кулак – изобразил смущение.
Белозерцев не заметил смущения водителя. Голова была пустая, звонкая, внутреннее состояние испуганным, под сердцем сидел, словно бы навсегда поселившись в его организме, холодный ужас. Белозерцев плотно зажал руками платок, стиснул руки коленями и в следующий миг почувствовал, как из платка на сумку, стоящую в ногах, что-то потекло. Он оторопело глянул вниз. Из платка тянулась тонкая мутноватая струйка, словно бы он раздавил куриное яйцо и из него потек белок. Напряжение возрастало.
– Боря, Боря, – зашевелил Белозерцев влажными губами, – скорость поменьше, пожалуйста. И все засекай. Сейчас все и произойдет, – он снова глянул вниз, на фирменную сумку, набитую деньгами. Тоненькая струйка, выжатая из платка, перестала на нее течь.
Карминный жигуленок резко добавил скорость и начал настигать «вольво» Белозерцева. Остальные «жигули» как шли, так и продолжали идти – попыток к сближению не делали.
