– Ян, а зачем твоим родакам такая коллекционная трубка, а? – спросил тот, вертя в руках ценную вещицу. – Давай я ее толкну за приличные деньги.
– А, давай. Не мое – не жалко, – махнул рукой Ян, не привыкший делать в жизни ничего сам.
– Смотри-ка, да тут и цацек сколько! – подоспела одна из девчонок, шаря в красивой маминой шкатулке с украшениями. – Недурственно живут твои шнурки!
– А книг-то сколько! – ковырял в носу молодой панк, глядя на коллекции сочинений.
– Да, мои предки все время гордятся своей начитанностью, – пренебрежительно бросил Ян.
– Эх, продали бы их, но кому они сейчас нужны? Книги сраные… – отозвалась разнузданная панковская жаба.
Тем временем в просторной гостиной за красивым дубовым столом, которым так гордились родители, сидело несколько наркоманов, покуривая косяки. Кто-то уже вгонял в вену «герыч». Все были заняты «делом». В комнате громыхал на всю мощь колонок тяжелый рок. В воздухе висел дым сигарет, тяжелый смрад алкоголя вперемешку с запахом рвоты. В спальне родителей, на двойной кровати с чистым бельем, почти не раздеваясь, прямо в обуви, трахались сразу две парочки, меняясь партнерами.
Веселье было уже в самом разгаре, когда в комнату вошла мать Яна, раньше времени пришедшая с работы.
– Что здесь происходит? – в недоумении спросила она, роняя на пол сумку с продуктами.
Она прошла в квартиру и обомлела увиденного.
– Ян! Немедленно объясни, что происходит! – яростно выкрикнула она.
– Это мои друзья, мама, привыкай, – с деланной нежностью произнес он.
– Немедленно пусть убираются вон! – в гневе прокричала мать, указывая пальцем на дверь.
– Извини, но тогда вместе с ними пойду и я, – резко переходя на повышенные тона, выпалил Ян.
– Нет, ты никуда не пойдешь!
– Нет, пойду! Я сам решу, с кем мне быть и что делать. Понятно? Вы все время мне диктуете, что делать, каким быть, с кем быть. А я не хочу быть вашим болванчиком. Вы не даете мне быть свободным человеком!
– А раз так, тогда убирайся вон из дома! Мне не нужен такой сын! – сама не понимая, что говорит, выкрикнула несчастная женщина.
– Вот и пойду!
– Вот и иди! – сорвалась мать и выгнала своего недоросля на улицу.
Ян вместе со всей тусовкой вышел из дома, громко хлопнув дверью.
А потом целый месяц болтался у кого попало и где попало, пока голодный, грязный, больной и оборванный не вернулся обратно к своим родителям…
Сейчас он смотрел на все это и понимал, как им было больно и неприятно из-за его хамства, его постоянных обвинений их в том, что они посягают на его свободу и его интересы. Он чувствовал их боль, переживания за его судьбу, их страдания от его глупых выходок. Он ощущал стыд отца и матери от того, что учителя отчитывают их за проделки сына на родительском собрании, где они должны были краснеть и извиняться за него, как будто это они провинились, а не их здоровенный балбес.
Каждый раз, приходя домой после этих собраний, мать бралась за валокордин, а отец принимал успокоительные настойки. Отец, как мог, утешал мать, а она сильно нервничала и переживала. Наблюдая за этой сценой, Ян стал остро и сильно переживать все эмоции, которые испытывали его родители, как будто он был ими обоими одновременно.
– Что нам с ним делать? – причитала мать, капая капли в стакан с водой. – Он ведь никого не слушает, ничего не хочет понимать, не хочет учиться. Целыми днями либо слушает свою кошмарную музыку, либо тусуется не пойми где и с кем. Кто из него вырастет? Каким он будет человеком, а?
– Не знаю, мать. Он все имеет, мы ему все дали, он бед не знает. Как сыр в масле катается. Ну, что, что еще надо человеку?
– Он ведь совершенно не управляем! – рыдала она.
– Да, хлебнул бы лиха, как мы с тобой в молодости, тогда бы узнал, что такое жизнь! Сопляк зеленый!
– Конечно. Мы для него так стараемся, а он это не ценит.
– У него сейчас такой возраст, что ему надо перебеситься. Я в его годы тоже был не ангел, но чтобы такое вытворять?
– Он же совсем недавно был таким хорошеньким, таким славным, милым, – рыдала мать, гладя и целуя детскую фотографию сына, на которой он был веселым светловолосым карапузом.
– Они все хорошенькие, пока маленькие, а потом вон что из них вырастает, – горестно вздохнул отец. – Ладно, мать, пойдем спать. Поздно уже. Завтра вставать рано.
И родители пошли в свою спальню.
Вспомнив все эти «веселые» годы, Ян увидел, сколько же вреда он нанес своим родителям, сколько седых волос добавилось в их головах, и насколько сократилась от всех этих переживаний их жизнь!..
Ему стало горько и стыдно от понимания того, что всего этого можно было бы избежать, веди он себя немного по-другому. Если бы тогда, живя на Земле, в физическом теле, он мог бы чувствовать их эмоции так же остро, как сейчас, то этого всего просто не произошло.
Он видел себя учеником в школе, как учителя в своем самоотверженном невежестве искренне пытаются его сделать «лучше», передать то, что они считают «знанием». Как им тяжело от его постоянного сопротивления, его выходок. Он чувствовал их негодование по отношении к нему. Их гнев и отчаяние при понимании того, что ничего не могут в нем изменить, исправить.
Вот он, обматерив учительницу по алгебре, демонстративно выходит из класса, сбросив с ее стола журнал, и хлопает дверью. И в то же мгновение чувствует ее немое удивление, возмущение таким дерзким и резким поведением.
Вот он с дружками наливает клей на стул. И учительница, приклеившаяся к сиденью, резко поднимается, теряет равновесие и падает на бок вместе со стулом. Он чувствует ее боль, ее переживание от этой его глупой шалости. И ему становится неудобно и стыдно за этот поступок.
Вот они закрепляют ведро с мочой над дверью, и вошедший учитель обливается содержимым. Ян чувствует его смущение, его бессильную злобу, раздражение на учеников. В нем возникает чувство вины и сожаление за этот поступок.
Вот они глумятся и бьют с дружками слабака Гогу, издеваются над ним. Ян больно тянет его за нос, пинает под зад и сам же чувствует боль, страх Гоги, его подавленное состояние. И в нем возникает печаль и сострадание из-за такого поступка.
Вот его самого избивают враги из соседнего класса прямо при всей школе, а затем пихают в грязную лужу. Он встает весь мокрый, над ним издеваются и смеются. Он чувствует глумливое самодовольное состояние своих врагов, и ему становится печально из-за того, что они этим губят свою душу, взращивая в ней негативные качества.
Вот он, бесясь от бессильной злобы, представляет, как он избивает, мучает, калечит врагов. И хотя это было только его воображение, он реально переживает их боль и мучение, правда, как-то в более слабой форме, чем это бы было в реальности. У него возникло раскаянье, что он позволил злобе и мстительности взять вверх над ним и позволил себе воображать все эти жестокие сцены.
