Как и ее батюшка, княжна тоже была сердита. Ее взгляд метал молнии, губы были плотно сжаты. Она словно не замечала отца. Вздернутый подбородок смотрел в сторону и не предвещал легкого разговора.
– Репеина, я не требую от тебя немедленного ответа, – выговаривал дочери князь. – Только будь поласковей с Малютой. Он не щедр на слова, но он прямой человек…
– Такой же прямой, как его единственная извилина, – гневно отозвалась Репеина. – Только и может, что командовать своими стрельцами и рассказывать скоромные анекдоты.
– Чего же ты хотела – он военный. Как-никак, голова нашей дружины. Он командует, и ему некогда расточать сладкие речи. Зато каждое слово – кремень. Как сказал, так и будет. Недаром в его жилах течет боярская кровь самих Ростиславовичей. Он знает, чего хочет, и всегда добивается своего.
– Кроме одного – я никогда не стану его женой.
Князь покачал головой и с минуту смотрел на дочь.
– Как ты сейчас похожа на свою покойницу-мать. В нашу первую встречу она чуть не выцарапала мне глаза, но потом все наладилось. И у вас тоже все стерпится-слюбится.
– Только не с этим мужланом, – зло отрезала девушка.
– А ну, залетные, поднажми! – послышалось с облучка.
Ямщик, несколько недель водивший новые сани, еще не привык к отсутствию коней и разговаривал с санями, как с живыми. Сделав крутой поворот, он налег на рычаг. Сани выскочили на широкое место и покатили быстрее к показавшимся впереди стенам кремля.
Послышался перебор гуслей и свист дудок-пищалок. Князь, не понимая откуда доносятся звуки, покрутил головой. Репеина с невозмутимым видом достала из складок сарафана узорчатый расшитый бисером мешочек и извлекла из него оправленное в серебро зеркальце. Дотронулась мизинцем до основания рукояти, и в зеркальце появилось девичье личико.
– Привет, сестрица! – сказала девушка из зеркала.
– Привет, Оленька!
– Как дела? Ты что такая хмурая?
Вместо ответа Репеина повернула зеркало в сторону отца, а затем вернула обратно. Князь только поморщился на эту выходку дочери.
– Как видишь, – произнесла Репеина. – У нас с батюшкой опять был, как он говорит, «наисерьезный разговор». Сватает мне этого верзилу Малюту. Помнишь, я тебе показывала его картинку, ну ту, на которой он своим лбищем расшибает вершковую доску. Он так и говорит «Лоб для того и крепкий, чтобы им бить». Представь себе – я и он. Хороша пара.
– Да, сестренка, тяжело тебе в вашем захолустье.
– И не говори. Одни хазары да печенеги – ни одного человеческого лица. Вот у вас в Киеве есть хорошие парни, а тут одни «Ба-Бу-Бы». Поговорить не с кем. Так и останусь в девках до самой смерти, – Репеина притворно надула губки.
– Так приезжай к нам. Погостите недельку-другую. Глядишь, и жениха тебе найдем. Приезжай с батюшкой или одна. Чай не чужие – сестры всеш-таки. Отдохнем, погуляем.
– Как будто она здесь от чего-то устала, – пробубнил князь.
Репеина многозначительно посмотрела на отца и прибавила на зеркальце звук.
– Так ты, Оленька, говоришь, что можно этим летом к вам в гости наведаться?
– Вестимо, можно. Я уж батюшку упрошу. Он мне не откажет.
– Вот пускай обручится и тогда едет хоть на все четыре стороны. Ну-ка, дай сюды! – князь потянулся за зеркальцем.
Репеина отстранилась.
– Еще чего. У тебя свое зеркальце есть. По нему и разговаривай. Или не умеешь?
Она знала, что в большом зале их терема давно висит подаренный князю хрустальный поднос. Правда, его использовали только один раз – по случаю восшествия на Киевский престол великого князя – ее родного дяди. С тех пор поднос ни разу не включали. Видно, в Киеве тоже не очень понимали, как работает эта диковина.
Оленька в зеркальце только хихикнула и стала прощаться.
– Рада была поболтать. Будут новые вести – звони.
– Хорошо. Привет дяде.
– Лобзи-лобзи, – Оленька вытянула вперед губки.
– Лобзи-лобзи, – ответила Репеина.
Санки въехали в ворота кремля и понеслись по широкой площади. Слева поднимал ввысь купола недавно отстроенный храм. На его широких сводах еще писались картины, а со звонницы лился колокольный звон. По правую руку протянулось длинное здание казарм. Над ним колыхалось шелковое знамя с вышитым осьмиконечным крестом, звездами, стрелами и кругами.
Впереди высился княжеский терем – с галереями, переходами и башенками. Сверкали на солнце выложенные цветным стеклом окна. Крыша сияла белой и голубой черепицей. На макушке красовался флюгер-петушок.
Санки остановились у высокого резного крыльца. У входа стояли стрельцы. Их лица были суровы и неподвижны, в руках блестели начищенные бердыши. На стрельцах были парадные малиновые с золотыми петлицами кафтаны, синие штаны и остроносые желтые сапожки. Завидев санки, один из них выбежал вперед и помог князю сойти. Потом подал руку княжне, но та, будто не заметив, спрыгнула сама. Ее скучающий взгляд окинул площадь и остановился на Тиме, который в сопровождении Осипа, проходил невдалеке.
Тим не видел ни князя, ни княжну, но не мог отвести взгляда от качавшихся над землей санок. Он даже нагнулся посмотреть, на чем те держатся, но Осип ткнул его древком бердыша.
– Не егози! Перед князем стоишь.
Князь окликнул вытянувшегося перед ним Осипа и, указав на Тима, спросил.
– Откуда?
Тот, выпучив глаза и чеканя каждое слово, прокричал.
– С юж-жно-го кор-дон-ну.
– Куда ведешь?
– К гол-ло-ве Мал-лю-те Аф-фа-нась-ичу.
– У Малюты своих дел хватает. Давай его в мои палаты. Хочу сам допросить.
– Слушсь!
Через путаницу коридоров Тима провели в просторный, освещенный витражными окнами зал. Вдоль стен зала стояли скамьи и искусно сделанная мебель. Пол был устлан расписным персидским ковром. На стене справа от двери висел хрустальный поднос. В углу стояло необычное устройство. Сверху него помещался сосуд, в который капала вода. Наполнившись, сосуд менялся местами с другим точно таким и тем самым приводил в движение хитроумную систему шестерней. Они проворачивали плоское блюдо, по краю которого были нанесены особые отметки. Затем все повторялось заново. «Часы», – догадался Тим. Его толкнули, и он оказался в центре зала – пред лицом князя.
Тот сидел на высоком обитом красным бархатом кресле под балдахином и разглядывал Тима. К княжескому трону вели три широкие ступени. На них подле князя примостился, готовый записывать, молодой длинноволосый дьяк.
– Кто таков, откуда пожаловал? – сурово вопросил князь.
– Я – Тим Сваргин. Из Москвы.
– Из Москвы? Да, есть такой град во владениях брата моего Юрия. Далеко же занесло тебя человече. Кто же ты – посадский, али беглый из крестьян – никак не пойму по твоему наряду?
