На глаза ему попалась пишущая машинка «Эрика», стоявшая на отдельном столе. Кавалерия порой ею пользовалась, когда требовалось напечатать что-то маленькое, а включать компьютер было лень. Афанасию давно хотелось посидеть за пишущей машинкой. Ему как человеку, выросшему в компьютерную эру, машинка представлялась чем-то мистическим, вроде магического ящика, рождающего слова.
Афанасий оглянулся на дверь, перепорхнул на стул перед пишущей машинкой и, вставив в нее лист, стал отстукивать:
«Дорогие Тилль, Белдо и Долбушин! Ну и Гай, разумеется! Куда же вы без него!
В принципе, меня никто не заставляет писать вам, но как-то так вышло, что выдалась свободная минутка. Хочу сказать, что ваши берсерки, боевые ведьмы и делмэны ничего собой не представляют! Это бездарнейшие трусы, паразитирующие на идее! Они встанут под любые знамена, только бы им платили. Перестаньте раздавать псиос и другие блага жизни – и увидите, как скоро ваши форты опустеют.
Почему я не верю ни в какую революцию и никогда не вышел бы ни на какую площадь? Любая революция изначально делается фанатиками, далее продолжается мясниками, а плодами ее пользуются приспособившиеся негодяи. Единственный плюс состоит в том, что негодяи в обязательном порядке вычищают всех чудом сохранившихся фанатиков и мясников, так как те мешают им своей излишней идейностью.
Примерно то же случилось и с вашими фортами. Они выродились. Никто даже пальцем не пошевелит за просто так! Чтобы доказать это, я, Афанасий, бросаю вызов вашим лучшим бойцам! Пусть убьют меня, если сумеют. Единственное условие: не обещайте за это псиоса и сами увидите, как мало будет желающих.
Афанасий».
Закончив письмо, Афанасий перечитал его, закрасил мазилкой несколько опечаток, возникших, когда он случайно попадал пальцем между двух клавиш, подставил ручкой пару запятых и сунул письмо в папку-файл. Посылать его он не собирался. Просто оставил себе на память. Сунув папку-файл под мышку, он закрыл кабинет Кавалерии и отправился завтракать.
В столовой, как всегда, стучали ложки. Рядом с Максом, доедавшим четвертую тарелку каши, стояла Суповна и, сложив руки на груди, любовалась им, как полководец любуется лучшим своим бойцом.
– Во! – говорила она одобрительно. – Люди делятся на две группы: на тех, кто хорошо ест, и на тех, у кого чего-то болит!
После завтрака Афанасий, ощущая в себе тепло от только что съеденной каши, отправился в Копытово на станцию электрички, куда к нему должна была приехать Гуля.
Навстречу ему, направляясь к Зеленому Лабиринту, проскользнула Алиса. У Алисы был вид человека, мечтавшего, чтобы перед ним кто-нибудь провинился и его можно было облить презрением. Когда Афанасий проходил мимо, Алиса оценивающе взглянула на него, проверяя, не тот ли он человек. Человеком он оказался не тем, но презрением его Алиса на всякий случай окатила. Афанасий не обиделся. Он чувствовал, что истерики Алисы идут от робости и от неуверенности в окружающем мире.
Алиса направлялась в Лабиринт по делу. В руке у нее была трехлитровая банка, в которой на голом краю прилепленной пластилином веточки сидела большая стрекоза. Алиса отбила ее у воробья, от испуга выронившего добычу, когда она запустила в него шишкой. Стрекоза оказалась целой, но одно из крыльев было надломлено и летать она не могла. Алиса, пожалев, посадила ее в банку. Стрекоза томилась в банке и не обращала никакого внимания на пищу. Тогда Алиса додумалась кормить стрекозу, держа ее за крылья. Она подносила к ее рту муху или бабочку, и стрекоза пожирала их со скоростью режущего бумагу шредера. При этом сама стрекоза едва ли понимала, что делает. У нее просто запускался инстинкт, приводивший в движение челюсти. Как если бы приговоренный к смерти, уже положенный на плаху, увидел под плахой яблоко и начал бы жадно его есть.
– Кошмарное зрелище! Все-таки насекомые – это роботы! – сказала Алиса, когда впервые это увидела.
Рядом с Зеленым Лабиринтом на самом солнцепеке сидел Влад Ганич. Золотые пчелы, переползая друг по другу, облепляли его пиджак, шею и лицо так, что сам Влад тоже казался золотым. Ну или на худой конец позолоченным. Рядом стоял Горшеня и, в восхищении растопырив руки, смотрел на Влада.
– Моя тоже у тебя? – крикнул ему Афанасий.
– А что? Нужна? Ну бери! – неохотно отозвался открывшийся в пчелах рот.
Подчиняясь повелительному движению пальца, одна из отлетевших пчел на секунду коснулась плеча Афанасия, а после, словно выполнив свой долг, вернулась на лоб Влада. Рот у Влада закрылся, и он вновь стал золотой статуей.
«Ганич, Алиса… Почему им доверено так много? Может, разница потенциалов между тем, чем они могли бы стать, и тем, что они есть сейчас? – подумал Афанасий. – У меня, условно говоря, сердечный рейтинг был +3, стал +4. Прирост единичка – мизер. У них, допустим, было –10, а теперь –2. Прирост восемь. То есть в восемь раз больше моей единички! Мытарь или раскаявшийся грешник всегда будут дороже для двушки, потому что совершили невероятный внутренний скачок. Им пришлось выпрыгивать из ямы. А я какую победу совершил? Я до вступления в ШНыр, мне кажется, лучше был, чище. А сейчас небось еще и деградировал».
Завидуя Ганичу, что тот переманил к себе его пчелу, Афанасий вспомнил, чем закончилась попытка Суповны послать Влада в Копытово за продуктами. Отправили его вместе с Фредой. Демонстрируя, насколько он унижен мелкими хозяйственными поручениями, Ганич проявлял гражданскую сознательность. Сунув руки в карманы, брел за Фредой по Копытово, и когда, отдыхая, она ставила на землю тяжеленную сумку, он сразу фотографировал сумку и, не притрагиваясь к ней, звонил по телефону 02, сообщая об оставленном предмете.
Фреда, конечно, рассказала все Кавалерии, и с неделю Влад трудился в пегасне, выгребая навоз. Свой костюмчик он при этом вынужден был снять и облачился в старый комбинезон Штопочки, дополнив его фартуком дворника. Афанасий бился сам с собой об заклад, что после этого Влад из ШНыра уйдет, но ничего подобного. Остался.
На асфальтовой площадке у главных ворот под автобусом лежал Кузепыч – чинил его. Автобусов у ШНыра теперь было два: один новенький, а другой старый и раскуроченный, на котором когда-то приехали младшие шныры. Кузепыч регулярно порывался довести его до ума, да все как-то руки не доходили.
У автобуса прохаживался чистенький Даня, изредка подавал Кузепычу то отвертку, то гаечный ключ и, жестикулируя свежевымытыми ручками, охотно давал пояснения.
– Господа! Взаимное встречное почтение! – приветствовал он Афанасия, хотя тот был в единственном числе. – Позвольте предупредить ваш вопрос! Вы хотели спросить, зачем чинить, не так ли? Конечно, данный автобус поедет и без колес! Поедет даже без мотора. Но когда по дороге едет машина без колес и без мотора, гаишники почему-то начинают нервничать. Особенно если за рулем такого автобуса просто пиджак и кепка. И поэтому мы теперь решили сажать за руль Макара. Мы разрешим ему говорить «би-би!» и дергать все рычажки!
– А ты вообще молчи, длинный! У тебя трусы с машинками! Я видел! – миролюбиво буркнул Макар, который стоял тут же, возле Дани.
