Мокше не надо притворяться. Он увлечен не меньше самого создателя фигурок. Мелкие огрехи его не смущают. Так увлечен, что даже не пытается хвалить – все отражается у него на лице.
Кентавр, сирин, русалка и лев расположены ближе к краям. В центре же камня, через довольно приличный промежуток, расположены другие фигурки. Их семь.
– Сокол? – угадывает Мокша. – Рука? Голова кабана? Череп?.. Ох, страшный какой! А это кто? Еще одна кошка?
– Гепарда сие, зверь заморский! Голова у гепарды как у льва, а тело собачье! Бежит, бают, по пустыне зверь гепарда – аж земля дрожит, и сглатывает за раз до семи верблюдов! – с авторской обидой говорит Митяй. Еще бы! Обозвать кошкой чудище, которое съедает до семи верблюдов! Мокша, как и Митяй, никогда живьем гепарда не видел, и в глазах у него мгновенно появляется надлежащее почтение:
– А это кто с крылами?
– Нетопырь, – объясняет Митяй.
Мокше хочется узнать у Митяя, зачем он сделал эти фигурки, но любопытствовать неудобно. Еще бы! Ты старался, высекал, быть может, не одну неделю, а кто-то походя полюбовался, а потом – раз! – вопрос в лоб: ну и зачем это все надо было?
Однако Митяй и так угадывает незаданный вопрос. Он отбегает шагов на двадцать и, отыскав что-то в траве, нетерпеливо манит к себе Мокшу. Тот тоже хочет подбежать, но внезапно у него начинает кружиться голова. С бега он переходит на шаг, а потом и вовсе останавливается, прикрыв лицо сгибом согнутой в локте руки. Стена горячего воздуха преграждает ему дорогу. Мокша чувствует, что еще шаг – и он сварится, как яйцо в кипящей воде. Дышать и то горячо. Он втягивает воздух осторожно, носом, и то и дело недоверчиво ощупывает свои брови: не сгорели ли? не опалились?
Митяй сидит на корточках и никакого жара не ощущает. Рядом с ним в траве лежит большой тусклый самородок. «Не золото. Серебро, да и то с примесями. Вон перекорежило его как», – прикидывает Мокша.
Митяй проводит по самородку рукой, гладя его:
– Нравится, да? Я принес его со скал второй гряды. На огромной высоте отыскал, на козырьке скалы. Сам не знаю, что меня туда потянуло. Поднялся на такую высоту, что и дышать нечем, а тут этот самородок. Я его хвать – и на седло! Едва довез! Ширяю тяжело очень было… А тут еще видения начались – точно сон наяву… Провалюсь куда-то, потом очнусь и понимаю, что мы еще летим… Кругом облака, облака – и снежные шапки на гряде… Потом опять провал – и картинки какие-то мелькают. Словно объясняют мне, что я должен сделать.
Голос у Митяя звучит неловко. Он словно оправдывается, что произошло это с ним, а не с Мокшей.
– И что ты должен сделать?
Мокша отходит на полшага, чтобы горячий воздух не так обжигал лицо.
– Отлить фигурки. Много. Каждой, наверное, по сотне, а то и больше, насколько самородка хватит, – объясняет Митяй. – Лев, кентавр, русалка, сирин… Кентавр – это переговариваться можно будет вдали… Русалка – чудеса. Сирин – тут исчез, в другом месте появился. Ну в пределах одного мира, конечно. Лев – сила.
– А ты сам их сочинил?.. Ну, фигурки? – перебивает Мокша, которому хочется выдумать что-нибудь свое. Какую-нибудь фигурку-самострел, которая единым махом семерых побивахом, или что-то в этом духе.
– Льва, кентавра, сирина, русалку придумал я. А их свойства – уже не я. Их я увидел, когда в облаках летел. А дальше мне нужны были фигурки для силы, для чудес и для другого всего. Ну я и подыскал то, что больше подходит. Ведь кто сильнее льва? Разве что зверь элефант! Понимаешь, да? – говорит Митяй.
Мокша понимает. Понимать, причем быстро, почти мгновенно, по каким-то сигнальным словам, даже просто считывать молчание – его дар. К тому же он слегка опасается, что Митяй будет распространяться об элефанте. Сколько верблюдов он съедает и как крушит своим ревом крепостные башни. Он это любит.
– А те, другие фигурки? – говорит Мокша, опережая рассказ. – Рука? Нетопырь? Кабанья голова? Почему ты их в центре камня высек? Вон на краях еще сколько места!
– Чтоб не плеснуть случайно, когда эти отливать буду. Оно, когда раскаленный металл льешь, не очень-то прицелишься, – объясняет Митяй.
– А что дурного, если и плеснешь?
– Нельзя. Те семь фигурок надо из другого самородка отлить. И всех только по одной! Да там на больше и не хватит!
– Из другого самородка? – удивляется Мокша. – Из какого другого?
Лучше бы он об этом не спрашивал. Митяй делает к нему шаг, протягивает руку, и Мокшу внезапно отбрасывает, точно пег лягнул его копытом в грудь. Мокша лежит на земле – мокрый, жалкий – и дышит, как выброшенная на берег рыба. Хорошо, что Митяй остановился, потому что, сделай он еще пару шагов, мозг Мокши вскипел бы, а глаза сварились бы вкрутую.
В руках у Митяя самородок. В сравнении с первым он совсем небольшой. И тоже тускловатый, с примесями. Касаясь ладони Митяя, самородок временами вспыхивает, да так, что Мокша слепнет. Мокша трет глаза, запоздало соображая, что прежде подойти ему мешал не большой самородок, а этот, которого он даже не заметил, потому что все время смотрел на другой.
Заметив, что стало с Мокшей, Митяй торопливо отступает.
– Вот из этого! – объясняет он. – Тот я на козырьке второй гряды нашел, а этот – ЗА второй грядой. Из него я отолью семь фигурок. Череп последним буду отливать, а то, боюсь, не хватит. Промахнулся я слегка с размерами… И как отолью, уже не будет такого жара, как сейчас. Почти всякий взять сможет. Это я точно знаю, не волнуйся.
Мокша садится, отирая со лба пот. Ему до боли обидно. Митяй трогает самородок как ни в чем не бывало, держит его, а он, Мокша, распластался на земле, как раздавленная лягушка. Зависть разливается в крови и сосет его как червь. Это новое для Мокши чувство. Раньше он его не знал.
– Ты бы взял их в наш мир, – советует он Митяю, пытаясь раздавить этого червя, пока он не разрушил их дружбу. – Только представь, чего будет стоить два самородка здесь расплавить. Нужны кузнечные меха, уголь, клещи. А тут где это взять?
– Знаю, – вздыхает Митяй. – Тут мне одному на год возни. Придется Мещерю о помощи просить: он с детства при кузне. Отец, дед у него кузнецы. Он и сам кузнецом бы стал, если б не золотая пчела. Говорит: «Бросил я ее в раскаленный металл, а она знай себе ползет да от капелек отряхивается». Он как это увидел, сразу все бросил и за пчелой пошел. Так и оказался у нас.
– Так, может, протащим самородки через болото? – предлагает Мокша.
– Нет, – качает головой Митяй. – Ничего не выйдет. Я прикидывал. Большой самородок через болото не протащить: тяжелый. А с маленьким в наш мир вообще нельзя.
– Отчего?
– Он из-за второй гряды. Если окажется в болоте, стенки болота не выдержат. Болото лопнет, и вся эта жижа хлынет.
