Пока Рина обувалась, Гоша зыркал любопытными глазками по столу и подоконнику. Проверял, нет ли где утащенной столовской посуды. Если бы нашел – можно было бы устроить небольшое вымогательство. За ножкой кровати он углядел неуклюже спрятанную знакомую тарелку.
– Чья кровать? – спросил он с предвкушением шантажа.
– Алисы, – ответила Рина.
Гоша померк. Связываться с Алисой было опасно. Она могла легко шарахнуть в него пнуфом, а потом сказать, что у нее не в порядке нервы.
– Ладно, – вздохнул он. – Пусть Суповна разбирается! Идем!
Рина пошла за Гошей. Пока они шли, Гоша делился свежими новостями. Этот ненырявший шныр, проводивший большую часть дня на кухне, ухитрялся знать абсолютно все. Видимо, кухня – это как перекресток дорог, куда невольно стекаются все человеческие потоки и, разнеженные сытостью, начинают безостановочно болтать.
– Небо вокруг ШНыра забито гиелами! Четыре двойки!.. – сказал Гоша.
– Зачем столько?
– Меркурий говорит: у них учения. Тилль обкатывает. Новых берсерков. А где их обкатывать. Как не вокруг. ШНыра? – Передавая слова Меркурия, Гоша невольно воспроизвел и его интонацию.
Рина хмыкнула.
– Новость намбер ту, – продолжал Гоша. – Вовчик отправился показывать симпатичной дачнице пруд. Помог ей донести удочку и двух червяков, а по пути героически защищал ее от улиток. А тут навстречу им Окса по заданию Кузепыча тащит из хозмага два ведерка краски. В общем, Вовчик теперь свежеокрашенный.
– Мда. Высокие отношения, – сказала Рина, соображая, что, значит, Вовчик сегодня будет весь день отмываться и точно не поведет в Копытово Фантома. Да и Окса, скорее всего, забастует. Значит, вести ослика к писателям пошлют их с Сашкой.
Вообще Вовчик, как считала Рина, был тот еще персонаж. У него оказался абсолютный иммунитет против таланта. Другой бы, водя Фантома столько, сколько он, написал бы уже четыре повести и подбирался бы к роману. Вовчик же, даже нагладившийся Фантома по самое не хочу, способен был только на двустишия.
Но это, может, и хорошо. Поэт срывает цветы жизни, прилагая для этого значительно меньше усилий. Писатель напишет роман, посвятив его возлюбленной, и либо навеки с ней рассорится, либо она будет ставить на рукопись чайные чашки, после которых круглые мокрые следы остаются не только на бумаге, но и на душе. Другой награды он не дождется. Поэт же гораздо счастливее. Сердце любой девушки разлетается вдребезги, когда берешь ее за руку и тихо произносишь: «Ты прекрасна люлюлю! Люблю Анечку мою!» И все. Точка. Дальше уже можно стихов не сочинять, а непосредственно переходить к получению гонорара.
Этот несложный способ Вовчик и практиковал, встречаясь практически со всеми копытовскими красавицами. Местное юношество, снедаемое черной завистью, любило подкарауливать поэта втроем-вчетвером для заимствования литературного опыта. Вовчика спасал только лев на нерпи, да и то не всегда, потому что ведь и лев может разрядиться, когда к тебе каждую минуту подскакивает кто-нибудь новый, размахивая выдернутым из земли колышком. Тогда побитый Вовчик безвылазно сидел в ШНыре и отписывался от поклонниц эсэмэсками: «Ты прекрасна люлюлю! Женя (Даша и т. д.), я тебя люблю!»
Пару раз перепутав в сообщениях имена, Вовчик стал умнее. Теперь почти любая девушка, написавшая ему сообщение, получала в ответ: «Люлю заюшку мою!» И все.
Однажды такую эсэмэску он по инерции отправил Кавалерии, просившей у него купить что-то в Копытове, и потом часа четыре отмывал крышу пегасни от голубиного помета. Да и от Оксы бедняге регулярно доставалось. Эта узкая женщина не понимала сложной души поэта, хотя Вовчик и успокаивал ее: «Ты прекрасна ляляля! Ох, Оксаночка моя!»
Думая о нелепом Вовчике, Рина прошла через столовую, где пятерка дежурных металась между столами, накрывая их к завтраку. Макар и Юля, надрывая пупок, тащили закопченный котел на четыре ведра.
– Поберегись! Воду на чай несем! – крикнула Юля.
Прижимаясь к стене, Рина случайно заглянула в котел. В котле на самом дне бултыхалась железная мочалка.
– Э-э… Там у вас… – начала она.
– А в витаминах, думаешь, какое железо? Другое какое-то? – отозвалась Юля.
Рина проводила Юлю задумчивым взглядом. Новенькая не просто быстро обживалась в ШНыре, а словно только для ШНыра и была рождена. Точно идя по следам Родиона, который первые свои годы в ШНыре рыбу ел только сырую, спал на снегу и охотился с арбалетом на уток, Юля редко когда укладывалась в кровать. Просто не могла в кровати спать – говорила, что душно, что воздух несвежий.
– А в коллекторе что, свежий? Там и кошки тухнут, и носки сохнут! – хмыкала Фреда.
– В коллекторе другое. Там тепло. А когда ты весь задубел, то тепло – это такое счастье! – говорила Юля.
Вот и теперь она спала то в пегасне на соломе, то зарывшись в прошлогодние листья, то между балками и слоем железа на крыше. Как-то Суповна выгнала ее из котельной, где она забралась в угольную печь:
– А если б я растопила?!
– «Если б» не считается. Не растопили же! – зевая, ответила разбуженная Юля.
По поводу же сна на балках чердака выговор Юле сделал Вадюша.
– Здесь крыша низкая, и в ней торчат гвозди. Ими можно пробить голову, но этого делать не следует! – произнес он, поучительно надув щеки и поглаживая свою курточку, точно курточка обижалась и нужно было ее успокоить.
В кухне пахло пригоревшей кашей. В чаду, успевая повсюду, металась Суповна. Хлопала окнами, покрикивала на дежурных. У плиты стояла Надя и с умирающим видом помешивала в котле чайной ложечкой. При этом по привычке, вынесенной ею из стен педучилища, она вполголоса говорила себе:
– Что надо сделать с кашей? Посолить. Правильно, молодец! Я кашу посолила? Нет, не посолила! Значит, я кто? Правильно: не молодец!
Заметив Рину, Надя радостно утопила ложку в каше и всплеснула руками:
– Представляешь, у меня сегодня день потерь и обретений! Я кольцо серебряное потеряла – и заплакала! Потянулась за салфетками, а кольцо из салфеточек – раз! – и выкатилось. Ну и кто я после этого?
– Не молодец? – попыталась угадать Рина.
Суповна углядела ее в дыму и хотела подойти, но тут перед окном кухни воровато мелькнул Кузепыч. Спеша к хозяйственному сарайчику, завхоз пытался прошмыгнуть опасный участок бочком. Суповна метнулась к подоконнику:
– Кузепыч! А ну ходь сюды!..
Завхоз покорно приблизился, втянув голову в плечи. Суповну он боялся еще с тех пор, как сам дежурил на этой же кухне и получал по загривку за тайком съеденные тефтели.
– Ну! – сказал он, храбрясь. – Слушаю вас!
– Дослушаешься! Уши откручу – нечем слушать будет! – азартно завопила Суповна. – Ты чем дитев травишь? Я масло сливочное просила, а ты мне что купил?
