– Оля, ну что же ты не ловишь дыни, они же катятся по лавочке, – возмутилась Ирина.
– Сейчас я все брошу, и буду ловить ваши дыни, – отрезала Оля.
– Господа, обнажите ваши шпаги и сходитесь.
– Признайся, ты сделал это специально, а теперь смеешься над нами, – заглядывая мне в глаза, сказала недовольная Ирина.
– Мадам, приношу вам свои извинения, господа, уберите шпаги, – отчеканил я и изящно взял руку Ирины, чтобы поцеловать ее.
Ирина улыбнулась, и ее свободная загорелая рука отпустила дыни, а они, весело подпрыгивая, покатились по лавочке навстречу своей гибели, но проворные руки Оли сумели остановить это жуткое зрелище.
– А что это вы там делаете? – спросила Оля вкрадчивым голосом.
– Да мы тут воздухом дышим, – ответил я и несколько раз поцеловал руку Ирине.
– Мы будем есть дыню? – спросила недовольная Оля.
– Ну, конечно, – сказали мы в один голос с Ириной и повернулись к Оле с американскими улыбками.
– М, какая сочная дыня, – мяукая, словно кошечка, сказала Ирина.
– И сладкая, – подтвердила Оля.
– И жутко перезрелая, – мягко сказал я.
– Не правда, – ответила Ирина.
– А Буонарроти? Или это сказка тупой бессмысленной толпы? И не был ли убийцею создатель Ватикана? – быстро оттолкнувшись от слов Ирины, стал декламировать я бессмертные строки Пушкина.
Ирина, жуя дыню, радостно зааплодировала, но я напрасно так ерничал, потому что позже тема отравления продолжилась, и воспрянувший духом диктатор был вновь повержен.
– Ну, все, хорошего понемногу, – сказал я.
– Как все, смотри, сколько осталось, не выбрасывать же это. Надо доесть, Виктор, тебе это под силу, – по-лисьи заглядывая мне в глаза, сказала Ирина.
– Ну, хорошо, ради пышных дам, – весело сказал я.
– Ах, вот как, а ну ешь сейчас же, – округлив глаза, выпалила Оля и стала запихивать мне в рот перезрелую дыню.
Ослепительное зеленоватое море играло белокурыми волнами, чайки радостно смеялись в небе, веселые студентки в купальниках уходили на пляж, а в парке любви изнемогал, но, естественно, не от любви, а от расстройства желудка последний диктатор. Моя голова лежала на коленях Ирины, а ее нежная рука гладила мне лоб, а сбоку сидела Оля и в лечебных целях гладила мой живот, остальная часть тела покоилась на лавочке. После такого горячего дня я, словно раненое животное, шаткой походкой поднимался по тропинке на спасительный диктаторский остров, а позади меня медленно поднимались мои мучители. Мне захотелось прилечь на мое сухое диктаторское ложе; сняв с горячей головы розовую шляпку Ирины, я повесил ее над входом в палатку. Но, обернувшись, я чуть-чуть не столкнулся с Галей, она как-то странно посмотрела на меня и вручила мне сложенный листок, очевидно, вырванный из тетради.
– Что это? – удивился я.
– Это просили передать тебе, – серьезным голосом ответила Галя.
– От кого? – дрогнувшим голосом спросил я.
– Я не знаю, какая-то светловолосая девушка принесла эту записку и попросила передать ее тебе. Она сказала, что сегодня уезжает и что обещала кому-то передать ее в день своего отъезда. Ты что-нибудь понимаешь?
– Да, – глотнув сухого воздуха, с трудом выговорил я.
Быстро развернув записку, я прочитал: «Виктор, прости меня, если сможешь, нам лучше не встречаться, только время сможет рассудить нас. Анжела».
Сжав листок в руке, я кинулся по тропинке вниз, из-под моих ног летела сухая земля, спрыгнув на берег, я еле устоял на ногах, но, стиснув зубы, побежал дальше.
– Что это с ним? – спросила ошеломленная Ирина.
– Похоже, что-то серьезное, – скрестив руки на груди, ответила Галя.
– Ты уверена? – уточнила Ирина.
– На все сто.
Галька предательски прокручивалась под моими ногами, а волны, словно маски на карнавале, презрительно улыбались мне в лицо и рассыпались на берегу глухим белым смехом. – Я должен немедленно увидеть эту девушку, узнать ее имя, телефон, адрес, боже мой, она мое спасенье, – с волнением думал я. Прибежав в лагерь, я остановился на центральной площади, и, растерянно вращаясь во все стороны, кинулся к палатке, возле которой стояло несколько больших сумок. Постучав кулаком по лавочке, я громко произнес,
– Есть кто-нибудь?
– Да, а что вам нужно? – ответила девушка, выходя из палатки.
– Девушка, извините, я ищу светловолосую девушку, которая сегодня уезжает, она мне очень нужна.
– Но в нашей палатке нет светловолосых девушек, – усмехнувшись, сказала девушка.
Быстро обойдя девушку, я с силой распахнул полу палатки и прижал ее рукой наверху, одна полуголая девица завизжала на весь лагерь. Все девушки были брюнетки, и поэтому, отступив на шаг, я громко извинился.
– Прошу прощенья.
– Вы что, ненормальный? – выскочив из палатки, закричала на меня другая девушка.
– Извините, – потерянным голосом сказал я и немного отошел в сторону.
– Я ему сказала, а он не поверил.
– А что такое?
– Да вот, ищет белокурую девицу, которая сегодня уезжает.
– Так она уже уехала.
– Скажите, – быстро оживился я, – как давно она уехала?
– Да около часа назад, а что такое?
– Скажите, она точно уехала, вы не путаете?
– Так она одна уезжала, за ней приехало такси, и они быстро уехали.
– Не успел, – сказал я и закрыл лицо руками.
– Слушай, а кто она такая? – спросила девушка у своей подруги.
– Да из соседней палатки, ну помнишь, такая серьезная девица, – которая вечно что-то читала.
Повернувшись, я молча побрел в сторону моря и вдруг неожиданно почувствовал, как капли пота, разъедая мне глаза, струятся по всему моему телу, я подошел к фонтанчику и надолго припал к его прохладной струе.
– Странный какой-то?
– Да вообще бешеный, по лавке так стукнул, что я даже испугалась.
– Ладно, пойдем собираться.
– Вот тебе и тихоня, и когда только успела, – закусив губу, сказала девушка.
Окунувшись в одежде в море, я шел по берегу и перечитывал записку, пытаясь понять истинный смысл ее чувств.
– Она обманывает и себя, и меня, – шепотом сказал я и поцеловал мокрый листок.
Вернувшись на остров, я заварил себе крепкий чай и со щемящей болью в сердце улегся на диктаторское ложе.
– Господи, да помоги же мне вырваться из ее объятий, – тихо прошептал я и сильно сжал борта ложа.
Бодрящий крепкий чай постепенно возвращал меня к реальности, на темно-синем небе появлялись первые звезды, а на дальних берегах зажигались огни, а щемящая боль в сердце переросла в щемящую тоску одиночества, и тут я услышал спасительный голос властной Ирины.
