– Как бы чего худого не вышло из твоей затеи. Знаешь, он ведь может…
– Да брось ты, Мира. Что может сделать с нами этот щенок? Я могу стать сегодня твоим личным сторожем, и ни одна бродячая собака не подойдет к тебе на несколько километров.
Мира прикусывает нижнюю губу, призывает меня одуматься и скорее уезжать домой. Проходит минута, Мира сдается:
– Хорошо, можешь меня подвезти.
Я и Джек смотрим на угол темно-серого здания, где недавно стоял человек.
Угол пуст, а дорогу почти одновременно с нами перебегает силуэт, он отступает от света фонаря и незаметно скрывается в сумраке улицы.
Я знаю, кто это.
– Мира, скажи, у Стива может до сих пор находиться оружие отца?
– Почему ты спрашиваешь? Есть причины чего-то опасаться? – она с тревогой отводит взгляд от длинного переулка. В нем темнота протягивает загребущие лапы к фонарям, заставляя уличное освещение трепетать.
– Так может или нет?
– Не знаю, честно! – она пытается вспомнить. – Да, я помню, мы были подростками, и как-то осенью я отправилась в лес – одна, как обычно. Тогда он выскочил наперерез с такой огромной кожаной сумкой и стал кричать: «Смотри, что у меня есть!» – и вынул из нее огромный блестящий револьвер мистера Риза. Тогда мне было все равно, и больше пистолет я при нем не видела: думала, отец отобрал, когда заметил пропажу.
– Значит, он может хранить его у себя до сих пор. Нам лучше покинуть улицу, и быстрее.
– Хорошо, – согласно кивает Мира, засовывает замерзшие руки в карманы куртки и послушно следует за мной.
По пути мы продолжаем говорить о Стиве Ризе – об их встречах и том, почему она всегда была к нему равнодушна.
– С таким человеком я не могла строить планы на будущее. От одного его взгляда мне становилось плохо. Он всегда был немного странный…
– Знаешь, в какой-то степени мне жаль его. Возможно, его изменило не глубокое чувство к тебе, а что-то иное… Болезнь, например.
Мира смеется.
– А что? Предложи сама варианты…
– Я иногда думаю; почему он исчез однажды, почему не помнил, где находился целые сутки, когда вернулся с той стороны леса…
– С той стороны? – повторяю я. – Ты думаешь, он приходил к моему дому? Ну тогда еще не к моему, конечно.
– А что, по-твоему, мне еще могло прийти в голову? Не может человек уйти одним, а вернуться еще хуже – просто невыносимым, жестоким, грубым.
– Ладно, думаю, хватит с меня. Не хочу больше слышать об этой семейке никогда!
Мы подъезжали к пологому склону холма, в темноте мелькали черные стволы деревьев. Чтобы попасть к дому Миры, нужно было выехать из городка, съехать на грунтовую дорогу, затем три минуты по живому еловому туннелю, а там виден и забетонированный съезд к холму.
– Тут же совсем глухомань. Как ты ходишь на работу и домой? По безлюдной дороге? – громко удивляюсь я.
– Обычно я иду по лесной тропинке, так быстрее раза в три. Не очень приятно, но что поделать. Мой старенький «форд» опять сломался, пришлось оставить на попечение мастера. Он говорит, что мою рухлядь давно пора сдавать в металлолом. А мне жаль его, Майк. Это подарок отца. Это все, что у меня от него осталось…
– Понимаю! – отзываюсь я. Заглушаю мотор в тени высоких каштанов. Невдалеке виден двухэтажный дом с небольшими квадратными окнами, стены обшиты деревом, под черепичной крышей сверкают при свете полной луны круглые чердачные окна. Дом огражден едва приметным забором, ниже метра.
В домах по соседству свет не горит ни в одном. Хорошо, что есть фонари, а то без них на улице было бы жутковато.
– Стив, надеюсь, сюда не явится? – я смотрю по сторонам. – Везде лес, а в нем полно хищных животных. Забор надо было повыше делать.
Мои слова ее веселят.
– Мы их не боимся, Майк. Люди страшнее зверей. Некоторые, дальше по холму, живут совсем без света – им так удобней. Природа для нас на первом месте.
– Я рад это слышать. Теперь я понял, почему оказался именно здесь, в Юконе. Я такой же, как вы, но больше сходства у меня с тобой, Мира!
Эти слова вгоняют Миру в краску, она поджимает губы, отводит глаза и взглядом словно пытается просверлить в ящике для перчаток отверстие.
– В гости зайдешь?
Я медленно, осторожно проверяю реакцию девушки – тянусь к ней, чтобы украсть поцелуй. В этот самый момент слышу ворчание волка.
Поцелуй не состоялся. Мира поворачивается к Джеку и начинает его утешать:
– Ну, так что?
– Ты приглашаешь нас в гости?
Она видит недоумение у меня на лице.
– Будет невежливо с моей стороны прогонять вас в такой ранний час.
– Да, еще рано. Семь вечера.
Меня передергивает от воспоминаний о прошлой ночи. От ее глаз ничего невозможно скрыть. Я сажусь прямо, крепко сжимая руки на руле.
– Прости, Майк. Я что-то не то сказала?
Я натянуто улыбаюсь, а сам в это время борюсь с дурнотой. Голос предательски вздрагивает:
– Все нормально, правда.
– Что случилось, Майк? – она прикасается к моей руке. – Если хочешь, можем поговорить.
– Нет. Не надо! Все хорошо, – устремляю взгляд вперед. Не хочу сейчас ни о чем думать.
Я не знаю, есть ли у меня право погружать Миру в пережитый кошмар. Зачем мне это делать? Я же хочу ее защитить, а не наоборот.
– Я знаю, ты от меня скрываешь правду. В особняке с тобой что-то произошло? Майк?
– А? Что? – на лбу выступил пот, мой разум находился далеко отсюда.
– Очнись, Майк! Пойми ты уже, наконец, – Мира качает головой и топает ножкой. – В особняке заканчивается привычная реальность. Живо расскажи мне все, иначе никуда не поедешь!
– Значит, тебе не все равно, что со мной?
– Ты мне небезразличен, Майк. Я хочу, чтобы ты понял меня. Услышал…
– Я тебя слышу прекрасно. Просто… давай зайдем в дом.
– Ничто не рождается на пустом месте, Майкл. Я не хочу, чтобы ты пострадал, – она настороженно наблюдает за мной.
Я готов попытать счастья с поцелуем еще раз, но не успеваю поймать момент: Мира открывает дверь машины и выходит на улицу. От свежего воздуха в голове быстро проясняется, холод пробирает до мозга костей, только вот неприятно щемит в груди.
Мы поднимаемся по мощеной дорожке из светлого, почти белого камня прямо к арочной незапертой калитке. Я отворяю калитку настежь, пропускаю всех вперед, оглядываюсь, захожу последним. Волк притаился возле деревянного крыльца, над которым нависает скошенная крыша.
– Это точно удобно, Мира? Мы не помешаем? А то выглядит, будто мы напросились.
