Такой возможности писательница Вермюлер тоже не исключала, поскольку совсем не знала эту женщину.
«Недалёкого ума, не в меру любопытна, любимое занятие — делать покупки в магазинах, это уж точно! Наверняка, спускала все деньги на наряды, к величайшему огорчению своего супруга, — рассуждала писательница o госпоже Родригес, основываясь на собственных наблюдениях. — Каким-то образом она умудрилась оказаться в доме? Это, в общем-то, не столь важно. A вот сам преступник уж точно находился в доме. Скорее всего, она "застукала" его в холле или гостиной, и он тут же припрятал её по соседству в кладовке».
Вермюлер отправилась в гостиную, чтобы хорошенько представить, как это могло произойти, a заодно и поискать предмет, которым женщина была убита. По её разумению, это должен быть электроприбор.
Все подозреваемые, точнее все обитатели дома, собрались в гостиной, и как будто специально поджидали Вермюлер.
«Может, это и к лучшему», — подумала писательница, пристально оглядывая окружающих.
Трампс сидел, как всегда, за роялем и музицировал. Писательницу при всей её любви к музыке, это начало раздражать.
Синди c графом болтали на террасе, потягивая из трубочек вечерний коктейль. Красивые, молодые, одетые "c иголочки", они радовались жизни, как будто ничего не произошло.
Нейроу курсировала между гостями и столовой, то и дело, тяжело поднимаясь по винтовой лестнице на второй этаж. Цель её хождений Вермюлер разгадать не удалось, но женщина передвигалась c таким важным видом, как будто ожидала приезда премьер-министра.
«Вот они, мои подозреваемые, никогда бы не поверила, что кто-то из них убийца!» — вздохнула писательница, понимая всю безнадежность своего положения.
Попытка отыскать орудие убийства тоже не принесла успеха. Кроме элегантной настольной лампы, красивой кованой люстры со стилизованными "свечами" и электрокамина ничего подозрительного в гостиной не обнаружилось. Как можно было убить любой из этих вещей, Вермюлер при всей её богатой фантазии придумать не смогла и отправилась на кухню. Здесь орудий для убийства нашлось предостаточно.
— Вам помочь? — предложила Вермюлер экономке.
— Разумеется! — тут же пробасила госпожа Нейроу. — Чёртов дом! Теперь я должна готовить еду, мыть посуду, как какая-то домработница! Никто не хочет помочь мне. Но ничего, завтра они меня здесь не увидят! Пусть других дураков поищут…
— Скажите, вы вчера вечером заходили в комнату Сильвы? — поинтересовалась Вермюлер.
— Да. Вместе c шерифом.
— Сильва была уже в спальне? Нет ещё… Мы искали колье.
— После этого вы туда ещё возвращались?
— Нет, я ушла домой.
— Во сколько вы пришли сегодня в дом? — продолжала выяснять писательница без всяких стеснений.
— Полвосьмого утра, — вздохнула госпожа Нейроу. — Лучше бы, вообще, не приходила. Сначала эта… Сильва, потом госпожа Родригес…
— Входная дверь была уже открыта?
— Какое там! Все спали, как убитые. Я спешила к завтраку, ведь Камилла отказалась работать в доме после вчерашнего.
— Кто же тогда первым проснулся? — поинтересовалась Вермюлер. — Кажется, тот молодой человек, который называет себя графом.
— А вы, судя по всему, его благородных кровей не признаете? — улыбнулась писательница.
— Конечно, нет! Какой же он граф? Что я графов не видела! — закончила гордо Нейроу.
Тут Вермюлер вынуждена была согласиться. Из всех графов, a также герцогов, баронов и других дворян, разумеется, настоящих, было очень мало, кто имел такой же благородный профиль и горделивую осанку, которой обладал Орлофф. Родовитые особы внешне мало чем отличались от простых людей, чего нельзя было сказать o присутствующем здесь молодом человеке. Весь его внешний облик как бы доказывал, что перед вами граф.
K тому же денег y него, судя по привычкам, было предостаточно. Вермюлер очень хотелось верить, что эти деньги были наследственными, a не результатом каких-либо успешных махинаций.
— Да и композитор этот Трампс очень подозрительный! — продолжила Нейроу. — Чего y этой троицы, вообще, могло быть общего?
— Вы имеете в виду Орлоффа, Трампса и Сильву? — уточнила писательница.
— Кого же ещё?
«Действительно, осталась только я да Синди. Но она хозяйка, на которую Нейроу работает, поэтому вряд ли рискнет критиковать», — подумала Вермюлер и сказала вслух:
— Итак, первым проснулся граф Орлофф и поднял шум, разбудив всех в доме. Так?
— Так, — проворчала экономка. — Можно подумать, что вас тут не было…
— Но я же находилась в своей спальне! — начала оправдываться Вермюлер. — Много чего могла не увидеть.
— Поверьте мне, вы ничего не упустили, — успокоила ее женщина. — Я только и успела войти, открыть кухню, включить электрический чайник и разогреть булочки.
— Что? Открыть кухню? Значит, она закрывается! — завопила Вермюлер и резво бросилась к двери, радостно ощупывая замок.
Новенький дверной замок приятно поблескивал, наполняя радостью сердце известной писательницы.
— A что собственно вас удивляет? — недоверчиво поинтересовалась Нейроу.
— Вы закрывали вчера вечером кухню на ключ? — спросила Вермюлер c блестящими от возбуждения глазами.
— Да. Я собственноручно закрыла её перед уходом. Было уже около двенадцати часов ночи.
— А потом? — спросила c надеждой собеседница.
— Потом я пошла домой, — невозмутимо ответила экономка. — A что?
Вермюлер выглядела разочарованной.
— Может, вы хотели услышать, что я убила сначала Коненса, потом Сильву и госпожу Родригес в придачу и лишь после этого отправилась домой спать? — грозно пошутила Нейроу.
Писательница и сама не знала, чего хотела услышать. Чего-нибудь такое, за что она могла бы зацепиться.
— А кладовку тоже закрыли? — вдруг осенило Вермюлер.
— Вот насчет кладовки не помню, — честно призналась экономка. — Шериф обыскивал её вчера вечером, когда мы искали колье.
— Значит, в суматохе вы могли забыть про кладовку и оставить её открытой? Ведь следов взлома на ней не обнаружено!
— Могла, — виновато подтвердила Нейроу. — Вы прямо, как… шериф. Он то же самое спрашивал.
«Я лучше, чем твой осёл-шериф!» — подумала писательница и решила расспросить подробнее o местных жителях. Уж кто-кто, a госпожа Нейроу должна была знать o них больше всех.
Про местных мужчин экономка почти не распространялась, лишь охарактеризовав мэра хозяйственным, шефа полиции преданным, Коненса-старшего — выжившим из ума стариком, а Зиммельмана — неприятным типом. Последнее Вермюлер не особо рада была услышать, так как этого человека она считала своим другом.
