– Есть там еще кто-нибудь? – спросил Иосэф у дежурного писца, докладчика о представлявшихся.
– Никого нет, господин, кроме начальника писцов твоего стола, который ожидает приказаний.
– Впусти его и узнай потом, почему не был сегодня на приеме Потифар; я хочу говорить с ним по поводу беспорядков, замеченных в тюрьмах. – Узнав, что серьезная болезнь препятствует Потифару выходить из дому, Иосэф нахмурился и послал ему формальный приказ явиться к нему, лишь только тот поправится.
Прошло несколько дней. Поглощенный лихорадочной деятельностью, Иосэф на время забыл о Потифаре, как вдруг однажды утром, когда Адон работал один в своем кабинете, ему доложили, что начальник полицейской стражи и тюрем просит позволения предстать пред ним. Сердце Иосэфа сильно забилось; отодвинув папирус, который читал, он откинулся на спинку своего кресла, поглощенный нахлынувшими воспоминаниями. Живо представилась ему обеденная зала, в которую Пта, управитель, привел его и поставил за сидением нового господина, появления которого он ожидал со страхом и трепетом, – господина, который всегда был к нему снисходителен, великодушен и доверчив до того самого злополучного дня, в который Ранофрит, под влиянием страсти, им же самим внушенной, обрушила на него гнев своего мужа и чуть не погубила его. При воспоминании о самом ужасном дне своей жизни Иосэф чуть не потерял сознания; но тотчас же дикая радость сверкнула в его глазах: разве судьба не дала ему поистине чудесное удовлетворение?
В это мгновение завеса поднялась, и высокая, мужественная фигура Потифара показалась на пороге. Он был в парадном одеянии и держал в руке свиток папируса – отчет о состоянии тюрем и корпуса полицейской стражи. Подойдя к Адону, неподвижно сидевшему в кресле, он отвесил ему глубокий поклон, менее низкий, однако, чем другие сановники, и остановился, ожидая, чтобы с ним заговорили. Потифар был бледен; большие темные глаза строго и уверенно смотрели на его бывшего слугу.
Мертвая тишина царила несколько мгновений; своими взглядами они словно пронизывали друг друга; наконец, Иосэф, указав рукой на низкий складной стул по другую сторону стола, сказал с улыбкой:
– Садись, Потифар! Времена, как видишь, меняются, и теперь я оказываю тебе ту честь, которой некогда удостаивал меня ты!
Потифар не тронулся с места.
– Сравнение не правильно! – ответил он глухо. – Честь сидеть в моем присутствии я оказывал своему рабу; ныне же я нахожусь перед человеком, которого я почитаю, как занимающего свой пост по воле фараона. Ты ошибаешься, Адон, если думаешь, что это дает тебе право смотреть на всех свободных египтян как на рабов.
Подойдя к столу, он положил на него свиток, который держал.
– Это подробный отчет о настоящем состоянии тюрем и полицейской стражи; а это, – он вынул второй свиток из-за пояса, – прошение на имя фараона, которое я представляю через твое посредство и в котором прошу сложить с меня ту должность, которую я занимал до сего дня. Расстроенное здоровье не позволяет мне более деятельно служить государству и нести тяжелые обязанности, сопряженные с моим служебным положением; в награду моей долгой и верной службы я прошу разрешения удалиться в частную жизнь. Вот все, что я имею сказать первому сановнику государства, вызвавшему меня.
Яркая краска залила лицо Иосэфа, недобрый огонь мелькнул в глазах его; слегка дрожащей рукой он развернул и пробежал папирус.
– Будь осторожен, Потифар! Ты словно хочешь дать мне понять, что твое достоинство не позволяет служить под начальством человека, которому, однако, могучая рука фараона – да ниспошлют ему боги славу, силу и благоденствие – дала занимаемое им высокое положение. Берегись! Люди знатнее и выше тебя гнули свою спину, переступая этот порог. Но, помня твои заслуги и верность фараону, я готов забыть твое намерение и сохранить к тебе мое благоволение.
Потифар смерил его холодным, смелым взглядом:
– Я почитаю волю фараона! Как подчиненный, явился я дать отчет в моем управлении и испросить мое увольнение у того, кого ему благоугодно было назначить Адоном Египта. Но так как ты меня спрашиваешь, то я и отвечу тебе, чего бы мне это ни стоило. Да, я не могу служить под начальством человека, который был моим слугой; я хочу быть свободен, и право сложить с себя мои обязанности – единственная награда, которую я прошу у фараона за мою долгую службу, и нет у него причины отказать мне в этом.
Иосэф нервно смял папирус, который держал в руках; губы его дрожали; очевидно, самые разнородные мысли боролись в его голове; наконец, он выпрямился:
– Ты прав. С такими чувствами ты не можешь оставаться во главе полиции Мемфиса. И с завтрашнего же дня я назначу тебе преемника. Я тебя более не удерживаю. – Он сделал знак рукой, что отпускает его. Потифар поклонился.
– Благодарю тебя Адон; но позволь мне сказать последнее слово: не сгибай слишком спины, которые вовсе к этому не привыкли; молчание не всегда означает покорность.
Оставшись один, Иосэф вскочил с места и с красным лицом, со сверкавшими гневом глазами прошелся несколько раз по комнате. Вновь желание отмстить Потифару, заставить его дорого заплатить за его дерзость и презрение, охватило его. Но размышление подавило порыв, и осторожность взяла верх. Он был еще в самом начале своей карьеры; его влияние на капризного, изменчивого фараона еще слишком неустойчиво, и было бы рискованно затрагивать человека, верность и честность которого не только не давали ни малейшего повода к обвинению, но завоевали ему уважение и благосклонность Апопи. Сверх того, Потифар был страшно богат и находился в родстве со знатнейшими семьями Египта. В конце концов, лучшее, что оставалось – это ждать: судьба, которая доставила Иосэфу такое славное удовлетворение, даст ему и возможность отмстить за себя; придет время, когда все соображения, говорившие теперь в пользу Потифара, потеряют свою цену.
Проводя рукой по лбу, словно желая отогнать докучные мысли, Иосэф сел снова за стол и углубился в рассмотрение планов и смет, представленных ему несколько дней тому назад особой комиссией, на обязанности которой лежало спешное возведение в разных частях государства, – и главным образом в окрестностях Таниса, – общественных житниц, которые должны были вместить весь избыток хлеба на время голода.
VIII
В эпоху нашего рассказа вторая столица Египта далеко не достигала того великолепия, которое обессмертило ее впоследствии. Не существовало еще воздвигнутых впоследствии фараонами – «завоевателями» и «строителями» XVIII и XIX династий – колоссальных храмов, сотен обелисков и грозной стовратной городской стены, сделавшей Фивы единственным в мире городом. Без сомнения, могущественные и богатые цари первых фиванских династий украшали свою столицу прекрасными и грандиозными сооружениями, дарили храм отца своего, Амон-Ра, несметными сокровищами; но затем настали раздоры, братоубийственные войны и, наконец, великое нашествие пастухов, орды которых, убивая и сметая все на своем пути, подобно выступившему из берегов потоку, наводнили Египет. На целые века Фивы низведены были на роль бедного областного города – резиденцию южного «хака».
